Дневник пустого человека (СИ)

Вообще-то я ставил себя выше, пока не начал писать этот дневник. Теперь вижу, сколько дурного накопилось в моём сердце. Я, ей-богу, считал себя выше! А уж то, что я считал себя выше тебя, читатель, так это и подавно ясно. Может это похоже на мораль, но я хочу сказать одно: каких бы ты не был светлых убеждений, какими бы высокими помыслами не питал своё сердце, а всё ж таки в самый последний момент это самое сердце тебя и подведёт, свинью, что называется, подложит. Поэтому не помышляй ни о чём, кроме как о спасении своей души ещё на этом свете. Может быть, я смешно говорю, но я с этим выводом НЕЧАЯННО столкнулся, не по собственной охоте; я не имел религиозного воспитания.

2.....1990 г.

Однажды я был безумно влюблён - кажется, я уже так начинал писать о любви? - в одну журналисточку. Я был до того влюблён, - а у меня было две таких любви, - об одной я уже упоминал: встреча на свалке, - что чрезвычайно страдал, и решил обратиться непосредственно к Богу. Для этого я пошёл в церковь. Вообще, надо сказать, церковь как заведение меня чрезвычайно притягивает, но почти всегда, войдя в церковь, я разочаровываюсь эффектом, производимым на меня окружающей картиной. Вокруг себя видишь такой сброд, такие дебиловатые физиономии, что если и входишь с надеждой, то уходишь без неё. Впрочем, надо быть объективным - правда, читатель? - сказать, что и ты, благопристойный читатель, там бываешь, поэтому я мог лицезреть довольно сносные физиономии вокруг себя и так далее и тому подобное. Но, поверь, читатель, сносная благопристойность немногим отличается от дебиловатости и так как ты, читатель, у меня на ладони, и я, стоя в церкви, тебя вижу насквозь, то, презирая тебя, я только из духа противоречия не обращусь к Богу, потому что ты лукав как чёрт, читатель, и так же далёк от Бога, как Эрнст Неизвестный от Микеланджело. Впрочем, ты ещё дальше (если может быть ЕЩЁ ДАЛЬШЕ!). Но в тот момент, когда я был безумно влюблён, мне было абсолютно наплевать на тебя, читатель, и я вошёл в церковь с единственной просьбой... (Далее всё сильно зачёркнуто. – Издатель)

28.....1990 г.

Сегодня захожу перекусить в «Гриль». Продавщицы за прилавком нет. Зову. Никто не отвечает. В кафе заходит здоровый детина в весёлом расположении духа. Подходит к прилавку и начинает энергично стучать и звать продавщицу. Та появляется, и он, не соотносясь со мной, заказывает себе кофе. Я раздражаюсь, но как можно спокойней говорю, что я первым стоял. Он насмешливо смотрит на меня и говорит, что так можно до скончания века здесь стоять, что надо энергичней действовать. Я чувствую себя униженным и одновременно беззащитным перед этой здоровою силою, но, чрезвычайно уязвлённый, лихорадочно ищу ответ, не нахожу и в злобной досаде отворачиваюсь. Однако развязка неожиданная. Бугай принимает моё молчание за отсутствие агрессии во мне и, устыдившись, извиняется как провинившийся школьник. Вот что значит, не ответить на силу!..

12.....1990 г.

Сегодня перечитал дневник и вижу, что самые посредственные куски – это мои умствования. А ведь это самые сильные мысли, потому что я их выстрадал и потому что более всего на них рассчитывал в качестве аргумента в свою пользу. И ведь я уверен, что ты со мной согласишься, читатель; что действительно скажешь об их слабости и, возможно, даже банальности! Но здесь я хочу тебе заявить, что если бы ты хоть раз, хоть раз, читатель, понял сердцем своим самую банальную вековечную истину, то клянусь, я не стал бы утруждать себя повторениями! Потому что тебе постоянно надо напоминать, что вот – существуют такие законы. Ведь вспоминаешь ты о них как о чём-то инородном. А ведь истина перестаёт быть банальной, когда открывается в твоём сердце, и будет банальна всегда, когда содержится в виде инородной информации. Может быть, я заболтался, может быть, даже заврался, потому что давно сам чётко не различаю, где добро, где зло, но тогда прости меня, читатель! Прости, потому что я такой же, как ты. И может хуже. Даже наверняка хуже. Может быть, даже юродивый!..

13.....1990 г.

Всё-таки какое постыдное занятие – литература! Целый месяц не писал дневника! Открою последнюю страницу – и не могу: стыдно. Ну, с чего я начал каяться перед тобой, читатель? К чему эти кривляния? Ты думаешь, это искренно? Да нет же! Это с умыслом сделалось! Точно, правда, не могу определить, с каким таким умыслом, но – нехорошо, неискренно. Ведь что случилось, когда я дописал последнюю строчку? Я тут же полностью пробежал глазами запись этого дня и потёр ручки от удовольствия: стройно вышло! Я надул тебя, читатель! Ведь что такое настоящее раскаяние? Ведь это СОЗЕРЦАТЕЛЬНОЕ состояние, состояние любви. Поверь на слово, в созерцательном состоянии невозможно написать ни одной строчки! Я даже думаю, что по этой причине Христос и не оставил после себя ни одной строчки!

1.....1990 г.