Дневник пустого человека (СИ)

Не хочу участвовать ни в чьей судьбе. У меня был школьный друг. Такой, знаете ли, светлый человек, ну, что называется, с голубиным духом. Кстати, он у себя на балконе зимой устраивал для голубей кормушки. Звали его Ванюшей. Я до сих пор люблю это имя и, встречаясь, скажем, с каким-нибудь Ванюшей, я часто и с удовольствием называю человека по имени. Так вот. Мы с Ванюшей росли этакими лопухами у дороги цивилизации. Мы видели, как по этой дороге проходили озабоченные ровесники и завидовали твёрдости их духа. Сами же с собой ничего поделать не могли и резвились как дети, влюблялись в одну и ту же девушку, ходили на рыбалку и играли в футбол у него на квартире, прямо в комнате, забыв, что решительно собирались готовиться к летним экзаменам. Потом мы после восьмого класса расстались: я остался в десятилетке, а он ушёл в ПТУ, и встретились уже после армии. Он остался всё таким же беспечным подростком и решительно не знал, куда пойти работать. Тогда я занялся устройством его судьбы и нашёл ему работу в творческой мастерской по изготовлению детских игрушек. И попал, что называется, в точку. Ваня работал там два года и совершенно был доволен профессией, но однажды его нашли мёртвым на работе, с перерезанным горлом и со следами побоев на теле. Вскоре убийц нашли. Ими оказались двое молодых подонков, которые убили моего друга ради наживы: из-за золотой печатки на его пальце. Я опускаю сейчас подробности этого гнусного дела. Скажу только, что у Ванюши было много друзей, и он был не особенно разборчив в них, но не из-за испорченности характера, а, наоборот, из-за добродушия и беспечности. Теперь суди сам, читатель, каково было мне всё это узнать. Я до сих пор думаю, что не устрой я его судьбы, может, ничего бы не случилось. Кстати, я был на суде, когда судили этих двух убийц, и на меня, кроме прочих потрясений, огромное впечатление произвело то, что они абсолютно не сознавали содеянного. То есть они сознавали, но не в нравственном смысле, а в животном: им было страшно за себя. Поверь, читатель, я хотел, чтобы их расстреляли; я пугался этого желания, стыдился его; также стыдился того, что стыдился и с ожесточением останавливался на расстреле: мне вдруг казалось, что я не имею право это прощать. Так что суди сам, брат мой, читатель, что такое есть человек. Мне кажется, юридические законы должны быть значительно выше нравственной сущности человека: этакая недосягаемая планка...

18.....1990 г.

Я всё боюсь, как бы в моих записках не вышло внешних противоречий; боюсь, что ты, читатель, поймаешь меня на слове. Скажем, почти год назад я начал свой дневник с того, что кричал о собственной популярности среди школьных товарищей и далее на работе, а в последней записи назвал себя лопухом у дороги цивилизации. Я знаю, что тебе трудно, читатель, соединить в своей голове эти два утверждения. Я помогу тебе их соединить. Ведь что такое наша советская – несоветская – школа? Это вонючая казарма, где все должны быть по образу и подобию учителя. А что такое есть учитель? Это серое существо, вымещающее собственную ущербность на душах детей. Скажем, здесь нужно оговориться и указать на исключения, но я не хочу этого делать, потому что странным образом на ребёнке отражается прежде всего дурное. Ведь ребёнок изначально ДОВЕРЯЕТ учителю: в нём нет ещё сознания ценности собственной личности, своего, если хотите, детского мнения; он изначально хочет боготворить учителя. А чем отвечает учитель? Пятибалльной палочной методикой, после которой самая ангельская душа взбунтуется, а неокрепший ум будет постоянно комплексовать от «неполноценности» собственных детских желаний. Поэтому я с детства был в стихийной оппозиции ко всему школьному, но, как уже сказал, обладая талантами, мне легко было завоевать популярность на любом поприще школьной жизни. Но об этом я уже говорил. Отсюда и возникает эта двойственность: мои ровесники шли проложенной им дорогой, а я, хвалимый и подающий большие надежды, витал в честолюбивых облаках, пока не упал ниже всех и не разбился до крови...

2.....1990 г.