Дневник секретаря Льва Толстого

Кочеты – имение мужа Татьяны Львовны Михаила Сергеевича Сухотина, в Новосильском уезде Тульской губернии. Поездка Л.Н. туда давно уже предполагалась, и он ждал только окончательного письма от Татьяны Львовны.

– Когда же вы думаете поехать?

– Да чем скорее, тем лучше. Вот завтра вернется Соня из Москвы, а послезавтра можно ехать. Мне так хочется отсюда убраться! – рассмеялся он. – Иногда хоть на тот свет…

Передал мне тут же письма для ответа. Одна открытка с цветной картинкой осталась на столе.

– А это? – спросил я и хотел было взять ее.

– Нет, это оставьте. Я раздаю их ребятам на деревне.

Он открыл бумажник и положил туда открытку. В бумажнике лежали еще другие.

Приехал С.П.Спиро, корреспондент «Русского слова», – расспросить Л.Н. о фельдмаршале Милютине. Милютин хворает, и, вероятно, газета готовит материалы к его смерти[26]. Интересно, что сбылось вчерашнее ожидание Л.Н.: «Авось кто-нибудь из литераторов понаедет». Он передал корреспонденту письмо крестьянской девушки для напечатания в газете, со своим предисловием. Гонорар – восемьдесят рублей – газета должна выслать девушке на покупку швейной машины.

Во время обеда пришел пожилой мужчина серьезного вида, который заявил, что ему нужно поговорить с Л.Н. Пообедав, Толстой сошел к нему на террасу. Я сидел у себя. Прошло с четверть часа, вдруг я слышу – Л.Н. кричит мне снизу. Я побежал к нему. Он стоит внизу лестницы, смеющийся и возбужденный.

– Давайте сюда фонограф… надо записать. Он говорит Бог знает что!.. И что он спасет всех людей, и апокалипсис, и закон инерции, и электричество… Надо записать!

Оказывается, у Л.Н. есть фонограф, подарок Эдисона. Белинький, который был в это время в Ясной Поляне, снес его вниз и настроил. Посетитель оказался совершенно ненормальным человеком и необыкновенным оратором. В фонограф он очень охотно согласился говорить и говорил не менее чем полчаса, безостановочно, без малейшей запинки. Как раз подошли из Телятинок Плюснин, Збайков, Сережа Попов и другие, которые тоже слушали эту речь.

Боже, чего-чего в ней только не было! И Америка, и Англия, и апокалипсис, и куры и петухи, и закон инерции, и испанская корона, и Толстой, и Чертков, и «я – Кочетыгов», и все ученые и т. п.

Л.Н. сначала смеялся, а потом стал останавливать оратора. Но это оказалось не так-то легко: окончив говорить в фонограф, посетитель остался на террасе и никому не давал слова сказать. Наконец Душану удалось выдумать прекрасный способ удалить его: он предложил оратору поесть, и тот охотно отправился за ним на кухню. Потом Душан проводил его и из усадьбы.

– А знаете, Лев Николаевич, – заметил Плюснин, когда оратор ушел с террасы, – вот мы все смеялись над ним, а ведь Сережа Попов не смеялся.

– Как же, я заметил это, – отвечал Л.Н.

Сережа Попов продолжал сидеть молча.

Я ничего не говорил до сих пор об этом юноше, единомышленнике Толстого, стремящемся воплотить его взгляды в жизнь до самой последней крайности. Сереже года двадцать три. Он – бывший петербургский гимназист, ушедший из седьмого класса, чтобы сделаться странником. С тех пор он бродит по всей России, останавливаясь подольше главным образом в различных «толстовских» общинах и колониях. Это тихое, кроткое существо, со всеми ласковое. Сережа всех зовет братьями и на «ты». Он даже собаку Соловья в Телятинках зовет братом. И наружность у него подходящая к его внутреннему облику – белокурые волосы, кроткие голубые глаза. Он никогда и ни от кого не берет денег за свою работу. Сережа очень любит Л.Н. и всегда радуется возможности лишний раз повидать его.

По уходе «оратора» Л.Н. говорил о нем:

– Его мысли разбрасываются. Когда мысль сильная, то она может сосредоточиться, а когда слабая, то распыляется, разбрасывается. Это и на себе бывает видно.

На террасе проговорили до позднего вечера.

Плюснин спросил у Л.Н., какая существенная разница между буддизмом и христианством.

– Настоящим христианством?

– Да.

– Никакой. Как там, так и тут проповедь Бога любви, отрицание личного Бога.

Плюснин напомнил, что в статье «Религия и нравственность» Л.Н. называет буддизм отрицательным язычеством. Но эти слова относились Толстым к официальному буддизму.

– Я особенно люблю, – говорил он, – первое послание Иоанна, которое никогда не приводит духовенство, и в нем изречение: «Не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, которого не видит?» В этих словах, как мне кажется, уже заключается отрицание личного Бога. И здесь же прямо говорится, что «Бог есть любовь».

Пошли все наверх пить чай. Столовая наполнилась довольно необычными для Ясной Поляны гостями: босой, с грязными ногами Сережа Попов, босой прохожий Петр Никитич Лепехин, молодой человек лет двадцати пяти. В конце апреля 1910 года он явился к Л.Н. с просьбой доставить ему какое-нибудь занятие. Между прочим, он подал Толстому тетрадку со своими «афоризмами», многие из которых обратили на себя внимание серьезностью и содержательностью. Толстой направил юношу в Телятинки, где тот и остался в качестве рабочего.

Кто-то напомнил Л.Н., что он говорил, что любит пьяниц.