Дневник секретаря Льва Толстого

Пребывание Л.Н. в Кочетах началось с того, что вечером, когда было уже совсем темно, он, никому не сказав об этом, один пошел гулять в парк и заблудился там. А нужно сказать, что в Кочетах парк огромный: три версты вокруг, а длина всех дорожек, очень запутанных, двенадцать верст. Татьяна Львовна не без основания опасалась и раньше, что Л.Н., гуляя один по парку, может почувствовать себя дурно, упасть на какой-нибудь дорожке, и тогда его не найти.

Несколько человек побежали его разыскивать, стали звонить в колокол, трубить в какой-то охотничий рожок. Из деревни прибежали крестьяне, которые вообразили, что на Сухотиных напали экспроприаторы.

Наконец Душан встретил Л.Н. на одной из дорожек. Оказывается, он прошел весь парк, вышел в поле и вернулся назад, но попал не на ту дорожку и заблудился, а потом услыхал звон и пошел на него.

– Не буду, не буду больше! – повторял он на упреки Татьяны Львовны.

Та просила его не ходить вечером одному.

– Хорошо, хорошо, – отвечал Л.Н., – и постараюсь ходить на ногах, а не на голове.

– Да ты не шути, – только и могла сказать обескураженная Татьяна Львовна.

Напились чаю, и вскоре все разошлись по своим комнатам.

Маленькое отступление.

Кочеты – старинное имение, пожалованное роду Сухотиных еще Петром I и Иоанном. Кажется, около двух тысяч десятин земли. Кроме прекрасного парка и прудов, замечателен в нем барский дом: тоже старинный, одноэтажный, но очень поместительный, с прекрасным убранством. Обстановка не так роскошна, как бывает в богатых купеческих домах, но и не безвкусна, как там, не кидается в глаза, не внушает отвращения бессмысленностью и ненужностью массы дико дорогих вещей и очень комфортабельна. Много старины: по стенам портреты предков, оружие, шкафы с фамильным серебром и дарованными табакерками и т. п.

На обстановке и на всем в доме лежит отпечаток красивой и приятной барственности, солидности, простоты и чистоты. Обитатели дома радушны, милы и любезны. Откуда всё это берется и на чем Кочеты в совокупности основаны, я уж умалчиваю. Мне приятно было только видеть, что Татьяна Львовна, показывавшая дом, сама чувствовала стесняющую, нехорошую изнанку всей этой столь привлекательной с внешней стороны роскоши.

Как только мы приехали и чуть осмотрелись, Татьяна Львовна позвала меня на террасу дома, с которой открывался прелестный вид на сад, весь в кустах цветущей сирени, и на красивую даль поля за ним. Ни она, ни я не могли удержать своего восхищения.

– Знаете, Булгаша, здесь так хорошо, что иногда забываешь, откуда это всё берется! И, каюсь, я по большей части забываю.

Очевидно, что совестливой и чуткой старшей дочери Л.Н. только и можно жить в подобной обстановке, забывая или, вернее, сознательно отстраняя те беспокоящие мысли о беспросветной нужде и духовной задавленности, свивших себе гнездо тут же, рядом – рукой подать – в деревне, за четверть версты от этого особняка с его роскошью и изобилием.

3 мая

Днем Л.Н. читал в парке. Потом, после обеда, повел смотреть, как цветет каштан.

По дороге говорил:

– Как хорошо! Всё это для меня как-то ново. Точно это видишь в первый или в последний раз. А птиц сколько: горлинки, соловьи. Ах, как хорошо соловьи поют! А давеча высоко летят два коршуна и орлы.

– А дуб видели? – спрашивал он нас с Душаном.

Здесь в парке растет дуб, не менее чем трехсотлетний, вокруг ствола которого могут сесть двадцать четыре человека. Душан видел, а я еще не видал его. Татьяна Львовна с дочкой пошли показывать мне его, а Л.Н. вернулся домой.

Вечером слушали пластинки с Варей Паниной – Л.Н. понравилось, а одна вещь, исполненная Вяльцевой, ему ужасно не понравилась.

Вернулся из поездки в уездный город Новосиль хозяин, Михаил Сергеевич Сухотин. Он состоит почетным мировым судьей и ездил судить. Рассказывал комические подробности суда и художественно передразнивал председателя. Он сам, участвуя в этой комедии суда, очень уморился.

– А плюнуть вам на всё это нельзя? – спросил Л.Н.

– Нет уж, доживать надо, – отвечал Сухотин.

– Я знаю, – продолжал Толстой, – что вы для дела полезны, один вносите в него разумное, но для вашей души-то оно ничего не дает.

Просил у Татьяны Львовны что-нибудь почитать. Она предложила «Записки врача» Вересаева. Л.Н. отказался. Ему особенно хотелось Семенова.

Говорили о каком-то мыле. Л.Н. спросил, вегетарианское ли у него мыло.

– Нет, – ответила Татьяна Львовна.

– Да ты не думай, что я такой педант, – возразил он.

4 мая

Утром Л.Н. заглянул в комнату Татьяны Львовны, где я на «ремингтоне» переписывал предисловие к «Мыслям о жизни», уже давно начатое Л.Н., но всё еще не обработанное окончательно.

– Бог помочь! – сказал он, просунув голову в дверь. – Всё пощелкиваете?

О предисловии этом Л.Н. говорил:

– Должно быть, правда, как Белинький говорил, что буду до смерти писать и не кончу.

Белинький, переписывавший это предисловие уже много раз, как-то сказал, в ответ на сетования Л.Н., что он затрудняет его перепиской:

– Хоть до самой смерти можете писать, Лев Николаевич, и исправлять, – я всё буду переписывать.

– Как спали? – спросил Л.Н. кто-то за завтраком.