Дневник секретаря Льва Толстого

Из окна я увидал мальчика, пришедшего за книжками. Я сказал, что даю им теперь «На каждый день» и другие серьезные книжки, потому что все детские они уже перечитали; когда же я говорил ребятам, что такие книжки, как «На каждый день», будут им непонятны, они возражали: «Ну, что ж, прочитаем в другой, в третий раз».

Л.Н. усмехнулся удивленно и радостно.

– Только это и утешает, – произнес он, – что, как это было с реалистами (учениками реального училища. – В.Б.), которые, двадцать человек, приходили ко мне, кто-нибудь из них да окажется понимающим. Я их и видел по глазам, человека два, у которых есть эти пищеварительные органы и которые переварят.

Приехали Софья Андреевна и Андрей Львович. За обедом было шумно, за вечерним столом – тоже. Л.Н. поднялся из-за стола довольно рано.

– Как, папа, так рано спать? – спросил Андрей Львович.

– Да мне надо еще много дела сделать, пасьянс разложить…

– Пойдем ко мне, Владимир Григорьевич, – добавил в коридоре Л.Н.

Я пошел к нему с письмами.

В одном письме я советовал, по его поручению, одному молодому человеку, приславшему очень высокопарное и льстивое письмо, «быть проще и искреннее в общениях с людьми».

– А может быть, письмо этого молодого человека было искреннее? – заметил Владимир Григорьевич.

– Нет, – возразил Л.Н., – я знаю, что здесь я не нагрешил. А вот с Андреем нагрешил.

– Как? Кажется, всё было благополучно? – спросил Чертков.

– Нет, нагрешил! Он стал говорить о Молочникове, что все в Петербурге говорят, что он сидит не за мои книги, а за какую-то пропаганду. А я сказал, что те, кто так говорят, не стоят доли того уважения, как Молочников. Одним словом, нехорошо… Вот с Софьей Андреевной лучше. Сегодня в первый раз высказал ей ясно, как для меня тяжелы эти условия жизни, прямо физически тяжелы! Горячо говорил, хотя спокойно… И, кажется, она поняла… Впрочем, не знаю, надолго ли.

Перед этим Владимир Григорьевич приглашал Л.Н. из Кочетов к себе в Столбовую (ближе к Туле, не доезжая Москвы; сюда Чертковы переехали из Крёкшина). Л.Н. охотно соглашался. Разговаривая о предполагаемой поездке, Чертков употребил фразу: «Если вам не доставит неудовольствия так долго не быть в Ясной Поляне». Толстой при этих словах горько усмехнулся.

В третий раз здесь я переписал предисловие к «Мыслям о жизни», вновь исправленное Л.Н. Это краткое, сжатое выражение всего мировоззрения Толстого. Оттого он так заинтересован им и так много над ним трудится.

10 мая

Утром зашел по делу к Л.Н. Он говорит:

– А у меня сегодня телесное состояние чрезвычайно плохо, а духовное – удивительно хорошо, так хорошо на душе, столько записал!

– Значит, это может быть? – спросил я.

– Да как же, именно так и должно быть! А вы как поживаете?

– Хорошо, и телесно, и духовно.

– У вас так и должно быть. Нужно только всегда стараться, чтобы дух властвовал над телом, держал бы его… под собой.

В первый раз сегодня после столь длинного промежутка Л.Н. ездил верхом; видимо, в решении возобновить верховые прогулки на него повлиял Чертков.

После завтрака я зашел к нему в кабинет за письмами вместе с Чертковым. Л.Н. сам первый заговорил о напечатанном в газетах письме Стаховича и Градовского, в котором они нападают на Черткова, недавно выступившего в печати против произвольного сокращения прочитанного на съезде писателей письма Толстого к съезду. Л.Н. признавал справедливым упрек Черткова президиуму съезда и жалел, что теперь Владимир Григорьевич подвергается напрасным нападкам.

– С вашей стороны, – говорил он Черткову, – нужно большое самоотвержение в вашей работе. Вот уж она не дает никакой славы! Главное, люди эти не понимают, что вы не при Толстом, а что вы самостоятельны, сами по себе…

11 мая

Когда утром я принес Л.Н. письмо, он читал брошюру Аракеляна «Бабизм»[29] и очень хвалил ее.

Я спросил, начинал ли он читать драму Андреева «Анатэма», присланную автором и лежащую у него на столе.

– Нет еще, скучно! – отвечал он.

Снова Л.Н. ездил верхом.

Приехали отец и сын Абрикосовы. Отец – представитель известной московской кондитерской фирмы, сын – единомышленник Л.Н., теперь женатый на дальней родственнице его, княжне Оболенской, и владелец небольшого имения в пятнадцати верстах от Сухотиных. Л.Н. был им, особенно сыну, очень рад. Устроили чай по поводу приезда гостей.

Через некоторое время Толстой заглянул в мою комнату и вошел, увидя меня.

– Вы знаете, кто такие Абрикосовы? – спросил он и вкратце рассказал о своих гостях.

– Кажется, молодой Абрикосов раньше был большим вашим почитателем?

– Да он и теперь… Он умеренно, спокойно подвигается вперед. Конечно, сколько можно женатому человеку.

Я вспомнил рассказ Татьяны Львовны о том, как Хрисанф Абрикосов до женитьбы жил у Маргариты Александровны Шмидт в Овсянниках, помогал ей в работах по хозяйству и, между прочим, в крестьянской одежде продавал молоко тульским дачникам на станции Засека. В семье Толстых молодой Абрикосов, видимо, пользуется всеобщей любовью.

Л.Н. присел в кресло.