Дневник секретаря Льва Толстого

– Нет, нисколько! Только удивительно, я записал это недавно в дневнике: я как-то чувствую людей, физически чувствую. И если бы, например, вы присутствовали при моем разговоре с мужиками, то я говорил бы не только с ними, но и с вами. Это странное чувство. Я не знаю, есть ли оно у других, но мне оно свойственно.

Владимир Григорьевич рассказывал, что когда Л.Н. начал беседу с мужиками, то он нарочно отошел в сторону, чтобы не мешать.

15 мая

Приходили мужики за книжками. Они уже говорили утром с Л.Н.

– Старичок-то ваш выйдет али нет еще? – спрашивали они.

Л.Н. узнал о том, как титуловали его мужики, и был страшно доволен. Его считали просто за старичка. Как это хорошо и какая разница с яснополянским «ваше сиятельство»!

Затем был учитель одной из окрестных школ. Л.Н. дал ему книжку «О вере».

– Ничего не знает! – говорил он о нем, разумея невежество учителя в вопросах истинной веры и истинного просвещения, как их понимает сам.

Затем приехал сосед – помещик Матвеев, бывший драгоман посольства в Персии. Вел за обедом уморительный дипломатический, то есть политический, разговор. Остался на весь день. По его отъезде кто-то предложил изобразить «нумидийскую конницу» – то есть бегать вокруг стола, потряхивая кистью высоко поднятой правой руки и склонив голову, – чтобы развеять скуку. В прошлом году, после одного такого же скучного гостя, Л.Н., оказывается, бежал вокруг стола первый, за ним – все.

Чертков всё побуждает Л.Н. закончить пьесу. Татьяна Львовна хочет поставить ее здесь.

Л.Н. спрашивал, какие ему материалы взять, чтобы изобразить в статье о самоубийстве безумие современной жизни. Мы ему назвали: газеты, декадентскую литературу, мясную выставку, «Шантеклера» и пр.

16 мая

Л.Н. болен. Не пил кофе, не завтракал и не обедал. Я зашел за письмами после обеда. Писем много. Он все просмотрел.

– Вы, кажется, не особенно хорошо себя чувствуете, Лев Николаевич?

– Совсем нехорошо. И изжога, и слабость… Да это так надо! Пора уж…

И зачем я спрашивал его!

17 мая

Л.Н. слаб, днем не выходил из комнаты. Разговаривали с ним в его комнате двое крестьян, которым я дал книжки, и старик скопец. О разговоре со скопцом Л.Н. рассказывал:

– Он меня даже огорошил сначала. Говорит: если нужно соблюдать целомудрие, то для чего же нам этот предмет? Но я как всегда говорил, так и теперь скажу, что жизнь не в достижении идеала, а в стремлении к нему и в борьбе с препятствиями, которые ставит тело. Истинные благо и добродетель – в воздержании. Они же подобны тому пьянице, который не пил бы потому, что у него не было бы денег или кабака. Здесь еще не было бы нравственного поступка… Я не знаю, как для других, но для меня по крайней мере эта мысль имеет решительное значение. Но он – человек духовный. И ведь какую все-таки нужно иметь силу, чтобы решиться на это! Не говоря уже о том, что он лишен семьи, он подвергается и преследованию. Ведь он провел тридцать шесть лет в ссылке в Сибири.

Приехали сегодня фотограф Тапсель и сопровождавший его Белинький, который сегодня же и уехал.

18 мая

Л.Н. лучше. Получил хорошее письмо из Москвы, от своей единомышленницы, молодой девушки, и отвечал на него большим письмом. Поправил пьесу. Владимир Григорьевич дал ее мне переписать, и я впервые познакомился с ней. Л.Н. будет еще поправлять ее. Вечером он говорил, что написал ее только для «телятинковского театра». Говорил о характеристике одного из действующих лиц, прохожего:

– Это тип спившегося пролетария, рабочего. В нем смешано благородное с распутством. Одет в рваный пиджак…

Кончать пьесу побуждает Толстого Владимир Григорьевич. Последний рассказывал мне о первых шагах основанного им издательства «Посредник».

– Вот так же Лев Николаевич торопился к моему отъезду, как теперь, кончать свои рассказы.

После завтрака Владимир Григорьевич снимал Л.Н. кинематографическим аппаратом Эдисона, приславшего этот аппарат. Вечером Татьяна Львовна принесла в зал массу старых фотографий. Все смотрели. Пришел Л.Н. и тоже стал рассматривать их. Он говорил:

– Как интересно рассматривать старые фотографические карточки! Выясняешь себе характеры людей. Вот Урусов. Про него очень глупые люди говорили, что он очень глуп, а он был умнее очень умных людей в некоторых отношениях. Он был женат на Мальцевой, конечно, ему было трудно выйти из условий жизни высшего света, но это был настоящий человек.

19 мая

В сегодняшнем номере газеты Л.Н. читал о том, как в Государственной Думе Пуришкевич запустил стаканом в Милюкова. Это дало ему повод провести параллель между африканскими дикарями, изложение религии которых он читает сейчас в книге Пфлейдерера, и «образованными» европейцами.

– Полное сходство! – говорил Л.Н. – Дикари даже выше, потому что они еще «не дошли», как о них выражаются европейцы, до понятия о собственности или о государстве и насилии… Эти фракции, партии! – продолжал Л.Н. – Ведь это ясно, что люди хотят заменить всей этой деятельностью то, что действительно нужно человеку, всю настоящую работу.