Дневник секретаря Льва Толстого

На станции нас встретили Федя Перевозников и другие телятинские друзья, которые рады были повидать и Владимира Григорьевича, еще не бывавшего здесь после высылки и не имевшего права и теперь заехать домой. Л.Н. обещал им постараться кончить пьесу.

– Прощайте, братцы! Буду стараться изо всех сил! – крикнул он, когда экипаж уже тронулся.

На этот раз с ним поехал я, а Душан сел на тележку с вещами. Чудная ночь. Звезды. Белое тульское шоссе. Совсем как три года назад, когда, после первого моего свидания с Л.Н. и вечера, проведенного у Чертковых, я возвращался пешком на станцию, без надежды увидеть Толстого когда-нибудь еще. Теперь же я ехал вместе с ним, и не на станцию, а к нему же, в Ясную Поляну. Хорошо говорили. О чем – трудно и не хочется описывать. Пусть уж этот разговор останется без описания.

Было приключение. Кучер чуть не опрокинул экипаж. Свалился с козел, едва не попал под колеса при крутом спуске. Потом завязил вожжу в колесе.

– Он неловкий! – шепчет, наклоняясь ко мне, Л.Н.

В Ясной нас радостно встретила Софья Андреевна.

21 мая

В Ясной гостят Екатерина Васильевна Толстая, вторая жена Андрея Львовича, с маленькой дочкой, и внук Л.Н., сын Сергея Львовича, гимназист Сережа, с французом-гувернером. Сегодня приезжали и вечером снова уехали Сергей и Андрей Львовичи.

Душан Петрович получил письмо от Гусева, из ссылки. Он прочел это письмо Л.Н. Гусев писал, между прочим, что по прочтении статьи Короленко «Бытовое явление» (о смертных казнях) он почувствовал, что не стоит жить, когда творятся такие ужасы.

– Вы напишите ему, – сказал Л.Н., – что я не понимаю этого, что, по-моему, напротив, если узнаешь об этих ужасах, то захочется жить, потому что увидишь, что есть то, во имя чего можно жить.

Я получил извещение от Битнера, редактора «Вестника знания», что при более подробном ознакомлении с моей «Христианской этикой» он пришел к заключению о полной невозможности издания ее при существующих цензурных условиях (четыре главы являются особенно «страшными»: «Церковь», «Государство», «Труд и собственность» и «Непротивление злу насилием»). Придется помириться с мыслью запрятать рукопись подальше: я не вижу возможности придать своей работе «приемлемый» для цензуры вид.

Я сообщил о письме Битнера Л.Н. Он только руками развел.

Вот Толстой входит ко мне в комнату.

– Я рад, Лев Николаевич, – говорю я ему.

– Вы рады, и я рад, – улыбается он доброй улыбкой.

Я рассказал о причине своей радости: счастливо кончилось недоразумение с двумя неверно посланными письмами, так как случайно оказались известными оба адреса и тексты обоих писем и ошибку можно было исправить.

– Что вы пишете, милый Лев Николаевич? – спросила «старушка Шмидт», как зовут ее дочери Льва Николаевича.

– Представьте, ничего, Мария Александровна! И очень доволен, – отвечал Л.Н. – Что у меня есть для Ивана Ивановича (Горбунова. – В.Б.) и Сытина? «На каждый день» и «Мысли о жизни». Это у меня обязательная работа, льщу себя надеждой, что эта работа может быть полезна людям.

Мария Александровна спросила, как он провел время у Сухотиных.

– Хорошо. Барская жизнь, распробарская, красивая. Но это барство незаметно, потому что сами хозяева – милые, добрые. Там конституция. Знаете, как у нас деспотия, так у них конституция. Хорошие отношения и близость с прислугой… Поэтому там легче жить.

Был посетитель. Про него Л.Н. говорил:

– Какой-то странный. Рассказывал про свои видения. Я, грешным делом, слушал и запоминал слова для моей пьесы: «по волнам жизни носило», «галлюциенации».

22 мая

Сегодня недоразумение с Софьей Андреевной из-за черкеса-караульного, не пускавшего крестьян пройти на работу через усадьбу. Всё уладилось к общему согласию.

Л.Н. много работал. Настроение у него хорошее. Дал клеенчатую тетрадь своего дневника, чтобы я переписал туда из его записной книжки записанные им сегодня мысли.

Исправлял корректуры «Мыслей о жизни».

Иван Иванович просит Л.Н. не стесняться внесением поправок в корректуры «Мыслей о жизни», которым придает огромное значение.

– Ведь это вечное! – говорит он.

Работал также Л.Н. над пьесой. Говорит, что она была «ужас что такое, а теперь начинает на что-то походить».

Получена уже вторая телеграмма от скульптора князя Паоло Трубецкого, с вопросом, дома ли Л.Н. Вероятно, он скоро приедет. Говорят, он большой оригинал. Вегетарианец. Л.Н. особенно нравится то, что Трубецкой, как он сам признается, «ничего не читает». Во время одного из его прошлых приездов в Ясную Поляну у него спросили, читал ли он «Войну и мир».

– Я ничего не читаю! – ответил Трубецкой, не постеснявшись присутствием самого Толстого и точно обидевшись, что его не хотят понять и запомнить о нем такой простой вещи, как то, что он «ничего не читает».

Он говорит, что он таким образом охраняет свободный рост и развитие своей творческой индивидуальности.