Дневник секретаря Льва Толстого

Л.Н. очень наблюдателен: заметил, что экономка и хозяйка Чертковых Анна Григорьевна, разливавшая суп, «левша». Заговорили о погоде – стал и прямо подошел к одному из окон взглянуть на градусник, который тоже заприметил.

После обеда сел играть в шахматы с Анатолием Радынским, молодым человеком, одним из сотрудников Владимира Григорьевича по издательским и литературным делам.

– Мы с Сухотиным ровно играем, – говорил Л.Н. о шахматах, – только он играет спокойно, а я вот, по молодости лет, всё увлекаюсь.

13 июня

Дождь, но Л.Н. все-таки гулял утром.

В его комнате, по указаниям его, сделали перестановку мебели. Он тоже помогал. А утром нечаянно пролил чернила и сам стирал их мокрой бумагой с клеенки стола. Позвал меня помочь, потому что нужно было с силой тереть, и мы терли до тех пор, пока клеенка не стала совсем чистой.

Собрались все в столовой. Владимир Григорьевич говорит, что часто приходит ему мысль, что если бы сочинения Толстого могли распространяться свободно, то как бы усиленно они читались и какое бы влияние оказывали на людей.

– Не думаю, – ответил Л.Н. – Есть такие течения, которые препятствуют входить, – как цензура «Русских Ведомостей».

– Да, но потребность религиозная назрела.

– Назрела-то назрела…

Утром Л.Н. опять исправил предисловие к «Мыслям о жизни». Оно было переписано, и вечером он снова сел за него. К чаю пришел поздно, в одиннадцать часов, и вручил мне вновь исправленное предисловие.

Веселый и оживленный. Быстро заговорил. Говорит, что начал читать «Яму» Куприна, но не мог дочитать, бросил.

– Так гадко! Главное, лишне. Всё это можно короче. А тут размазывание. Вот меня сейчас ждут в Ясной Поляне две девушки, приехали просить о местах. Одна из них имеет дар писательства. Но так как содержания она не может дать интересного, то она описывает. И вот описывает судьбу девушки. Очень естественно. У нее ноги вывернуты вот так (Л.Н. показал руками. – В.Б.), но такое красивое лицо, милое, нежное. Кто-то ее соблазнил, потом бросил… И такой рассказ производит гораздо более сильное впечатление, чем все «Ямы». А эти Пречистенские курсы… (Л.Н. имел в виду рабочую молодежь с Пречистенских курсов в Москве, бывшую у него недавно. – В.Б.). Я им говорю: отделите в литературе всё написанное за последние шестьдесят лет и не читайте этого – это такая путаница!.. Я нарочно сказал шестьдесят лет, чтобы и себя тоже захватить… А читайте всё написанное прежде. И вам то же советую, молодые люди, – обратился он к нам.

– Что же, Пушкина? – говорит Владимир Григорьевич.

– Ах, обязательно! И Гоголя, Достоевского… Да и иностранную литературу: Руссо, Гюго, Диккенса. А то принято это удивительное стремление – знать всё последнее. Как этот? Грут, Кнут… Кнут Гамсун!.. Бьёрнсон, Ибсен… О Гюго же, Руссо – знать только понаслышке или прочитать, кто они были, в энциклопедии и – довольно!..

– Да, кстати, – продолжал Л.Н., – я недавно смотрел там о Формозе. Вы имеете представление о том, что такое

Формоза? Это остров, которым Япония недавно завладела. Мне рассказывал о нем много Кониси, который постоянно там бывает. Представьте, там встречается людоедство. И как! Трубецкой очень умно сказал, что людоедство есть уже некоторая цивилизация. Людоеды уверяют, что они едят дикарей. А дикарями они считают племена, которые там же живут и питаются только фруктами.

И еще рассказывал Л.Н. о слышанном им от японца.

14 июня

Л.Н. ходил в деревню поблизости, где у крестьян размещены, под надзором фельдшера, пятьдесят умалишенных из находящейся близ психиатрической лечебницы. Разговаривал с ними. Некоторыми успел заинтересоваться, но, видимо, думал найти для себя в этой прогулке больше интересного, чем нашел, потому что рассказывал о своих впечатлениях без особенного одушевления.

Был доктор Карл Велеминский из Праги, чех, «учитель немецкого языка на реальном училище», как сообщил о нем милый Душан. Он приехал со специальною целью: подробнее ознакомиться с педагогическими взглядами Толстого. Л.Н. уделил ему довольно много времени, в течение которого Велеминский имел возможность расспросить Толстого о его отношении к отдельным научным дисциплинам и к школьному преподаванию вообще.

Об этнографии Л.Н. говорил, что ее задача не изучение внешней стороны жизни известной народности, не того, во что люди одеваются, в чем помещаются, а того, во что они веруют, какой смысл придают жизни.

Велеминский задавал свои вопросы на немецком языке, Л.Н. отвечал по-русски. Беседа шла в столовой при всех. Тут же записывали за Л.Н. четверо и даже больше людей: Владимир Григорьевич, Алеша Сергеенко и другие. Этакое старание было даже неприятно, и я нарочно ничего не записывал.

О сборнике киевских студентов по вопросу о самоубийствах Л.Н. сказал:

– Наивный сборник молодежи. Самонадеянность: «мы, молодежь»… Между тем молодые люди тогда-то и хороши, когда они скромны.

Говорил: