Дневник секретаря Льва Толстого

Большой зал. Темные занавеси на окнах. Освещение электрическими фонарями. В глубине зала большой экран. На скамьях для зрителей направо – больные мужчины, налево – женщины. В конце левых рядов – ряд стульев, где сел рядом с директором больницы Л.Н. и где разместились остальные гости.

Электричество потухло, зашипел граммофон в качестве музыкального сопровождения, и на экране замелькали картины. Показывались при нас картины «Нерон» – драма, водопад Шафгаузен – с натуры, зоологический сад в Анвере – с натуры, «Красноречие цветка» – мелодрама (преглупая), похороны английского короля Эдуарда VII – с натуры и «Удачная экспроприация» – комическая (очень глупая).

Картины эти оценены были Л.Н. по достоинству. Мелодрама и экспроприация, а также «Нерон» поразили его своей бессодержательностью и глупостью; похороны короля Эдуарда навели на мысль о том, сколько эта безумная роскошь стоила; зоологический сад очень понравился.

– Это настоящий кинематограф, – говорил Л.Н. во время показа этой картины. – Невольно подумаешь, чего только не производит природа, – добавил он.

– А, обезьяны! – прочел он на экране заглавие. – Это забавно!..

Обезьяны действительно были очень забавны.

По неосторожности Л.Н. в антракте заговорил с одной больной, бывшей учительницей, с которой виделся в первое посещение лечебницы.

Та нервно и возбужденно заговорила:

– Вот вы, Лев Николаевич, говорите: не судите да не судимы будете. А мой доктор должен быть отдан под суд, потому что он – деспот! Вы знаете значение слова «деспот»?

– Да как же, знаю!

– Так вот он деспот! Он лечит меня совершенно не так, как нужно! Вы знаете, он совершенно не понимает моей болезни.

– Как это грустно! – говорит Л.Н.

– И вы знаете, я думаю, что я здесь совершенно не поправлюсь.

Голос больной начинает дрожать. Она, придерживаясь за стену руками, возбужденно и обиженно глядит на Толстого и говорит громко, так что все остальные – и больные и здоровые – внимательно прислушиваются… Л.Н. выходит на улицу. Снаружи во всех направлениях бегают фотографы.

С другой больной во время представления случился истерический припадок: она разрыдалась, не хотела уходить, и ее насилу успокоили. Это несмотря на то, что допущены в зал были только тихие больные.

Вообще же больные следили за представлением довольно спокойно, с несомненным интересом, но не проявляя его как-либо особенно.

Не просмотрев программы и наполовину, мы уехали из больницы, причем Л.Н. расписался, по просьбе врачей, в книге почетных посетителей.

Проехали опять посреди групп народа. Только вернулись, как из соседней деревни явились в полном составе все домохозяева с женами и со старостой во главе – видеть Толстого. На руках держат корзинку и блюдо с яйцами. Он, хоть и был утомлен поездкой, вышел.

– Чем могу служить?

– Как же, великие люди… Поглядеть пришли…

Сами суют Л.Н. блюдо. Он растерялся и не знает, взять или нет. Тогда из-за его спины выдвинулся Чертков и принял подношение. Взяли у крестьян и корзину.

Л.Н. стал расспрашивать крестьян об их деревне, посоветовал не выделяться из общества на хутора («много от этого греха!») и затем попрощался с ними (за руки, как и поздоровался), обещавшись зайти на деревню.

Приехали гости: Семен Соломахин и Александр Сергеевич Бутурлин, когда-то, как говорят, оказавший помощь Л.Н. при издании и редактировании «Соединения, перевода и исследования четырех Евангелий». Л.Н. был очень любезен и приветлив со своим старым знакомым.

Вечер был необыкновенный. Толстой прочел вслух свои новые произведения «Славянскому съезду» и рассказ «Нечаянно», из детской жизни. Последний, впрочем, он только начал, а дочитал я. («Отлично читаете!») Рассказ прекрасный.

Потом долго разговаривали. Сидели все на террасе. Л.Н. – у стола с зажженной лампой.

Бутурлин сказал о художнике Мешкове, что он ничего не читал.

– Молодец! – воскликнул Л.Н., уже забывший Мешкова.

– Молодец? – изумился Бутурлин.

– Молодец! – подтвердил Л.Н. и рассказал о Трубецком, который тоже ничего не читает. При этом характеризовал Трубецкого как большой талант и как ребенка.

– Одно мне в нем не нравится, что он с женой голый ходит.

Трубецкой действительно, когда жил в Ясной Поляне, ходил на речку Воронку купаться вместе с женой.

– Он не безнравственный человек, – говорил Л.Н., – он делает это по принципу. Он – ужасный вегетарианец и поклонник животных. Как он говорит, животные гораздо нравственнее людей, и люди должны стараться на них походить. Я с ним спорил об этом и говорил, что человек не может ставить себе идеалом животное. Он может стать ниже животного, но может стать даже выше того идеала человека, который он себе представляет. У человека есть врожденный стыд, которого лишены животные. И это прекрасно, что он закрывает одеждой всё, что не нужно, и оставляет открытым только то, в чем отражается его духовное, то есть лицо. У меня всегда было это чувство стыда, и, например, вид женщины с оголенной грудью мне всегда был отвратителен, даже в молодости… Тогда примешивалось другое чувство, но все-таки было стыдно…

Бутурлин рассматривал фотографии Л.Н.