Дневник школьника уездного города N

В детстве я не понимал, что заставляет взрослых, отмечая праздники, собираться на кухне и подолгу засиживаться за столом, обязательно заставленным салатами, бутылками, полупустыми вымазанными соусом тарелками. «Разве так надо тусоваться?» – думал я, потому что мы с другими оказавшимися за столом детьми стремились как можно скорее опустошить тарелки, чтобы оставшуюся часть праздника посвятить играм. Только когда я сам стал взрослым (а стал ли?), понял, что за столом людей удерживает алкоголь и разговоры. Точнее, разговоры, подогретые алкоголем, – своего рода топливом для затухающей беседы. В «Гарри Поттере» у профессора Слизнорта, помнится, были песочные часы, в которых песчинки сыпались тем медленнее, чем интереснее протекала беседа. В реальном мире вместо песочных часов у нас спиртные напитки…

Валентина Борисовна должна была прийти около шести, но мы с мамой «на всякий случай» ожидали ее заранее с получасовым запасом. Солнце уже село. За приоткрытым окном стояла темнота. Тусклая желтая лампочка под потолком как могла оберегала кухню от нападок ночи. Я тихонько сидел за столом, прислонившись к стене, втыкал в телефон и нервно поглядывал на стрелки настенных часов. Они неуклонно приближались к шести. Мама заготовила две бутылки вина и одну откупорила заранее. Я старался не смотреть на темно-алую игристо переливающуюся в бокале жидкость – хотелось приложиться, закрыв глаза, сделать глубокий глоток, ощутить, как «кровь спасителя» понесется по пищеводу, отфильтруется в почках и теплым блаженством разольется по венам… Черт… Как хотелось выпить!

Мама суетилась у плиты, изредка протягивая руку за бокалом вина и часто приговаривая: «так… это сюда… так-так…» Ровно в восемнадцать ноль-ноль раздался звонок в дверь. Я вздрогнул, будто, несмотря на получасовое ожидание, этот звук застал меня врасплох.

– Ой! – воскликнула мама, и выронила нож, угрожающе звякнувший о пол.

Я почему-то вспомнил, что на английском «ring the bell» означает не только звонить в дверь, но и в колокол.

Мама подняла нож – он снова едва не выскользнул – бросила его в раковину и побежала ко входной двери.

Я затаился, будто в засаде, до боли напрягая слух, чтобы не пропустить из коридора ни звука. Несколько секунд ничего не происходило. У меня мелькнула безумная мысль, будто я оглох. Потом, словно затвор ружья, тихо щелкнул замок. И еще раз. Дверь со стоном отворилась.

– Света, привет, – послышался сухой, как хруст выгоревшей травы, голос Валентины Борисовны.

– Привет…

Еще на несколько секунд повисла тишина. Только в щель приоткрытого окна жалобно поскуливал ветер и где-то далеко, еле слышно, через несколько домов от нас, видимо, в частном секторе, надрывно заливалась собака. Потом из прихожей донеслось какое-то шуршание, и мамин смущенный голос:

– Заходи-заходи!

– Я тут вот… – сказала Валентина Борисовна.

– Ой, что ты! Не надо было! – с чрезмерной поспешностью ответила мама.

Они замолчали. Слышно было, как раздевается Валентина Борисовна: взвизгнул замок на обуви, зашелестели полы куртки, стукнулись не закрывающиеся до конца дверцы шкафа, кто-то – не знаю, мама или Валентина Борисовна – глубоко выдохнул.

– Ну… Проходи на кухню. Нас там Кирилл ждет… – сказала мама и зачем-то добавила: – Не забыла, куда идти?

Видимо, последние слова вырвались у нее случайно, и она тихо, но выразительно ойкнула.

– Нет, конечно, не забыла… А у вас тут почти ничего не поменялось…

Они вошли на кухню. Сначала появилась мама с тортом в руках. За ней маячила фигура Валентины Борисовны. Мама со словами «тут картошка» бросилась к плите. Валентина Борисовна осталась в проходе. Я мельком взглянул на нее и тут же опустил глаза. Тонконогая, иссохшая, с длинными худыми руками, как бронзовая скульптура Джакометти, она стояла, сгорбившись, будто несла на плечах тяжелый рюкзак.

Я ощутил острое желание встать, как на уроке, когда в класс входит учитель, но удержался на месте, вцепившись ногтями в край стола. Валентина Борисовна приветливо поздоровалась. Я постарался ответить как можно вежливее.

– Ты присаживайся. Не стесняйся! – бросила через плечо мама, накладывая в тарелки картофельное пюре. – Чай? Или, может, вина? Давай лучше вина?

– Давай.

Опять замолчали. Валентина Борисовна осторожно села на стул напротив меня, аккуратно сложила руки на коленях. Мама суетливо выставляла на стол тарелки с картошкой и бокалы с вином. Я тупо пялился в телефон, бессмысленно прокручивая ленту в Телеграме и ежесекундно меняя каналы. По экрану стремительно летели тексты, картинки и самовоспроизводящиеся видео без звука, в которые я даже не пытался вчитываться или всматриваться. Изредка я нажимал кнопку блокировки и ненадолго отрывался от телефона. Валентина Борисовна искоса, будто с недоверием, озиралась вокруг. У меня тоже мелькали мысли о нереальности происходящего, словно во сне или в трешовой артхаусной короткометражке.