Дневник снеговика

Можно браться уже не за красное, но исход
Будет таким, как у Моисея, то есть, Тот,
Сет, мумия, друзья Египта — армия, флот,
Бесконечные достижения, среди которых Нил, Сфинкс, бегемот,
Первый человек в космосе и пирамиды — все это в тиски
Ностальгии сжимает яйца, когда повсюду пески.
Это надо переживать, думает Моисей, как некое зло,
Евреи, скучающие по Египту, ололо.

Под шум шагов, под топание подков
Ему мерещится колыхание красных галстуков, красных платков,
Красных флагов, и он сплевывает в длину
Сладостью собственного скепсиса пропитанную слюну.

Куда их вести, если каждый третий еврей
Видит страною обетованной одну из Корей,
Причем не Южную, причем (тут опять копится слюна для плевка),
Они думают, что там какие-то реки и какие-то берега.

И на эти берега набегают сырки и разбиваются в прах,
Там спутники кружат не иначе как на сырках
(Из колышущегося красного леса глядят глаза),
Сырок помогает нам делать настоящие чудеса.

Любая речь становится первобытней…

Любая речь становится первобытней,
Тем сильнее, чем толще стены, плотнее вата,
Сказал бы «времени», но время, как Мастера и Маргариту,
В приличном обществе вспоминать чревато.

Свет отходит от фонарей крестами
Столько раз, сколько улица позволяет,
Снег со светом сходятся и местами
Ничего не меняют.

И ты такой идешь, идешь, хоп-хоп, и вдруг вы —
Ходишь в такое место среди снегопада,
Где вместо снега обильно валятся буквы,
Все, что ты по одной написал когда-то,
Останавливаешься, закуриваешь и думаешь: ну и ладно.
Фонарь не видит, как сигарета тает,
Буквы не видят, как тебя заметает.