Дневник снеговика

Мяч, отчасти придуманный двумя толстяками
(В. Ч. и В. К.), третьего нет пока,
Плывет по реке, поблескивающей очками.
Монумент Агнии, зеленые берега.
За монументом раскинулось вроде погоста
Арлингтонского что-то, но гораздо крупней,
Там хоронят одних только Тань различного роста,
Но только Тань хоронят, Тань хоронят за ней,
За Агнией. И при этом одновременно
Мяч никуда не плывет, а лежит и плин —
Тус упирается в него, как локоть или колено.

Описание лирического героя, блин,
Перечисляем: август, ангина, восемь,
Или же так — семь, ангина, июль.
Покрываем загаром, русоволосим, нет, светловолосим,
Голубоглазим, нет, зеленоглазим.
Тюль то прилипает к балкону, то отстраняется от балкона,
То есть, от открытой балконной двери, верхний жилец,
То есть, жилец этажом выше, слушает И. Кобзона,
И кого только не слушает, и герой наконец
Появляется с лыжной палкой, за шкафом запах известки,
Чует и шевелит там, не понять, почему,
И мяч выкатывается, чередуя кресты на боку и полу и полоски,
И кошка со стола спрыгивает к нему.

В синих фуфайках появляются слесаря…

В синих фуфайках появляются слесаря,
Озираются и спрашивают: хули, бля,
Тут у вас приключилось? И обмираешь ты,
Поскольку они мордатые, как менты,
Не исчезают, друг друга на хуй послав,
Такими стали твои мальчики, Владислав.
Было бы это кино, то, как кто-то сказал,
Казалось бы, что «маршалов Жуковых полон зал»,
Но это литература кажет зевотный зев,
В читателе чередуются Федор и Лев,
Которые с прищуром смотрят, как вата из
Треугольной дырки вылезла, сей реализм
Даже Эмилю не снился, вот отключают газ,
Воду, тепло и т. д. и, как водолаз,
Опять Владислав появляется, ходит меж тел, и вот,
Словно Владимир, всех целует в живот.

Двадцать третье мая, девятнадцатое октября…

Двадцать третье мая, девятнадцатое октября,
Синее на зеленом,
Говоря о памяти, собственно говоря,
Говоря о собственной памяти, ласково запутываешься, словом,
Словно какой-нибудь Бродский, свысока обозреваешь места,
Где биология переходит в историю, и другие
Науки, скажем, физиология там, психиатрия, все неспроста
Неторопливо переходит в историю, а в хирургию
Плавно перерастает мнемоника, да и та.
А потом от истории остаются музыка и цвета,

И они накатывают, накатывают, накатывают для чего-то, для
Сами себя и тебя, как полет ворóну,
И вот я закрываю глаза, а ты уже смотришь на далекие похороны с балкона,
Точнее, слушаешь, ибо другая улица, тополя,
И звуки ударных несколько не успевают за геликоном.

…А когда проснешься, милый…