Дневник снеговика

Небо синéе, чем знак пешеходного перехода,
Вогнутое тепло осеннее и слепое,
Краткий промежуток времени, когда лицо садовода
В состоянии обреченности и покоя.

Листьев нет нигде и повсюду листья,
Да и вообще предметов осталось мало,
Но продолжает перечисленье длиться
Там, где раньше вычитание преобладало.

Осени, дорогой, как часы патриарха,
Некуда идти, как перевернутой черепахе,
Не в чем отражаться посередине парка.

Стихосложение — это как темнотой умывать лицо…

Стихосложение — это как темнотой умывать лицо,
То же и с историей, только тут темнота
Не в раковине, а по улице цок-цок-цок,
Но лошади нет, лишь кончик ее хвоста,

Причем и его покрывает чернильный дождь.
Кошка хочет стать совой и становится таковой.
История такова, что, чем больше чернил нальешь,
Тем глаже блестят булыжники мостовой,

И лошадь идет по ним, и ей все равно,
И кошка сидит, и дождь продолжает шить,
И большинство предметов погружено
Туда, где никакого света не может быть.

Зима — приложение излишнего света…

Зима — приложение излишнего света
К вещам с обесцвеченностью посудной,
Наделяет речью зверей, одушевляет предметы,
Человека вычеркивает отсюда,
Словно религия или литература
(С их колоколен видны лишь львы и барашки,
И невозможно представить, какое гуро,
Когда в ночи встречаются эти няшки —
Никого не спасают ни Папа, ни Далай-Лама).

Но выползает «Кока-Колы» красный фургончик,
Первый из вереницы, и, значит, телереклама,
Только она разгоняет пургу, короче.
В свете ее появляются снежные горки,
Снеговики и другое подвластное снежной глине —
Все эти гирлянды, пирамидальные елки,
Крохотный поезд, движущийся меж ними,
И полярное сияние, словно извивы флага.
Открыточные звери сбиваются в стаю,
И зима для них, как тетрадь, а в ней промокательная бумага
Чистая, с марочными зубчиками по краю.

Выходим курить на холод, гляжу, как Коба…

Выходим курить на холод, гляжу, как Коба,
На людей сквозь дымы табака и пара —
Вот Ивкин, напоминающий Губку Боба,
Вот Петрушкин, напоминающий Патрика Стара,
Тогда как я сам, короче, ну, типа Бэтмен,
Суров и все такое, но весь мой Готем,
Как бы ни было тяжело признавать, при этом
Всего лишь самое днище Бикини Боттом,
Самое днище, одетое по погоде,
Поскольку и есть погода, и, как ни странно,
Пьяное в тот же дым, что от нас исходит,
Но выглядит лучше, чем я после полстакана,
Лучше, чем люди на фоне древесной кроны.
С пустых ветвей на фоне покатой крыши
С грохотом срываются до этого невидимые вороны,
Многочисленные, как летучие мыши.

Полурузвельт издает полусухой закон…