Дневник театрального чиновника (1966—1970)

Вечером после спектакля позвонил Борис Владимирович и сказал, что «Народовольцы» ему понравились. Что пьеса плохая, но Ефремов молодец, что как режиссер он крепче Эфроса, что тот более темпераментный и страстный, но этот умеет свой замысел довести до художественного и логического завершения. Во многом понравились ему и актерские работы, но жаль, что роль царя Александра II дали Евстигнееву, и он сделал ее комической. А Блок писал об Александре, что это тонкий человек, которого травят. Но понятно, почему Евстигнеев и комический элемент, — чтобы не было симпатии на его стороне. Хороша Волчек — торговка. Юшко — Желябов был бы хорош, у него есть фактура, но глаза невыразительные. А вообще, может, и лучше, что играл Юшко, а то Ефремов всегда играет рыхлых людей, а здесь нужна твердость. Хороша Покровская в роли Софьи Перовской.

6 января

Сегодня Борис Владимирович смотрел «Большевиков». Позвонил. Ему понравилось, Галине Георгиевне очень понравилось. «Еще раз молодец Ефремов, молодец Шатров», — сказал Борис Владимирович. Очень понравился ему Чичерин — Филлер, не похожи, но по своему оправданы Луначарский — Евстигнеев и Коллонтай — Толмачева, которая была в жизни этакой светской дамой, обаятелен Табаков — Загорский. Совсем не понравился Кваша — Свердлов, который хотел, наверное, сделать его более человечным, а получился он неумным, и глаза неумные. Не понравился финал, слишком официозный, может, надо было тихо пропеть один куплет (теперь два) и на последних строках обернуться в зал громко, и все. Потом провальный, бездейственный момент, когда все спят. Понятно, что здесь автору нужна пауза, но что-то не найдено. Конечно, лучшая сцена — спор о терроре, зрители аплодируют в самых рискованных местах. «Вообще, когда есть такие спектакли, как „Народовольцы“, „Большевики“, „Три сестры“ и „Мещане“, есть о чем говорить, искусство живет», — заключил Борис Владимирович.

7 января

Сегодня разговаривала с Фоменко, который сказал, что на Бронной обстановка не очень хорошая и он не хочет встревать, «Счастливую деревню» Вахтина сейчас ставить нельзя. Что тема — палачи и жертвы — это тот угол зрения, с которого он рассматривает жизнь: «Наши палачи будут нам потом пятки лизать, так вот, сейчас надо самому не лизать, а то мы все сами не замечаем, как лижем, надо не суетиться». Я: «Кажется, к Вам это не относится». Он: «В творчестве — нет, а вот в жизни.» Сказал, что сволочей надо бить между глаз, вот одного они избили когда-то. Я: «Не по-человечески бить человека». Он: «Когда бьешь, получаешь удовлетворение, как вообще удовлетворяя любую потребность, ну, потом…» Что-то такое холодное и жестокое было сегодня в этом голосе, что-то такое далекое, удивительно чужое. Потом мы сменили тему, и голос стал веселым.

10 января

Сегодня начну с конца. Вечером зашла завлит театра Ленсовета и рассказала, как садистски ведет себя обком. После обсуждения «Мистерии» в ленинградском Управлении культуры, на котором была и я, всех выступавших критиков-коммунистов вызвали в обком и сказали: «Как же так мы — состоим в одной партии, а у нас разное отношение к спектаклю?» На что кто-то ответил: «Да, так бывает». Там безобразно жонглировали текстом, отрывая его от контекста и заявляя: «Вот видите, разве это допустимо?» Им отвечали, что это надо слышать и видеть в контексте, а отрывать — это абсурд. Все было бесполезно. Главный обвинитель — Александров, и всем этим он занимался, не видя спектакля. И постоянно двойная игра: обвиняя Фоменко в «идейной диверсии» за глаза — в глаза он встретил его с распростертыми объятиями, чуть ли не со словами: «Не хотите ли Вы у нас в Ленинграде вообще остаться работать?» Причем основной садизм в том, что хотят просто взять измором и добиться того, чтобы театр сам, как когда-то Товстоногов, отказался от постановки. Поэтому на публику продолжают разыгрывать доброжелателей, ничего определенного не говорят, и Владимирову все время вроде бы обещают, что разрешат. Причем Лит якобы ничего против нового варианта пьесы не имеет, но обком ему не разрешает давать разрешение. А потом будет сказано, что театр сам отказался, и все будут улыбаться. В театре атмосфера нервозная, актеры влюблены в спектакль, им обидно, что их обвиняют в том, чего нет, они отдали спектаклю сердце и душу[15].

А у нас в последние дни продолжают бурно спорить о спектаклях, вызывающих огромный интерес. После заявления Фурцевой о «Доходном месте» опять паника, шум, объяснения Владыкина, что он все сделал, что можно. Но его ссылка на Ревякина повлекла за собой лишь новый вздорный выпад. Вызвали из отпуска Плучека, чтобы менял мизансцены и вообще «исправлял» спектакль, как главный режиссер.