Дневник учителя. Истории о школьной жизни, которые обычно держат в секрете

Моя задача состоит в том, чтобы в начале экзамена напомнить детям правила, а в конце сказать, что время вышло, и собрать работы.

Другие учителя нашего департамента стоят по периметру актового зала, и я понимаю, что обращаюсь не только к ученикам, но и к ним. Они следят, как я справляюсь со своей задачей и общаюсь с детьми. Им интересно, сможет ли молодой парень, ранее работавший в хорошей школе пригорода, справиться с проблемными лондонскими учениками.

– Положите ручки, – говорю я, когда время вышло, – и ждите, пока учителя ряд за рядом не выведут вас из зала. Вы должны соблюдать правила экзамена, пока не выйдете, поэтому никаких разговоров, пожалуйста.

Это вполне стандартная установка.

Мы с другими учителями постепенно выводим учеников из зала. Вдруг один мальчик начинает громко болтать с двумя друзьями на выходе.

– Никаких разговоров! – напоминаю я ему.

Он точно меня слышит, потому что находится в метре, но никак не реагирует.

– Я обращаюсь к тебе. Тише, пожалуйста, – повторяю я.

Никакой реакции. После третьей попытки он оборачивается, смотрит мне прямо в глаза и отчетливо шепчет:

– Пошел ты!

Я ошеломлен.

Он заходит за угол. В этот момент я совершаю роковую ошибку, вызванную нежеланием показаться слабым перед коллегами. Я ускоряю шаг и захожу за угол вслед за ним. Золотое правило гласит, что учитель никогда не должен следовать за учеником. Позднее, когда оба успокоятся, он должен найти ученика и отчитать его. В таком случае есть надежда сохранить достоинство. В этот раз у меня не вышло.

Я снова оказываюсь рядом с ним и повторяю «Прошу прощения!», словно серийный убийца в деменции. Он игнорирует меня. Я вытягиваю руку и кладу ему на плечо со словами: «Мы можем поговорить?» Я держу ее на его плече без какого-либо давления, не останавливаю, не разворачиваю его и, конечно, не бью. Он реагирует молниеносно. «А-а-а-а-а!» – кричит он так, словно кто-то ударил его в живот, потянул за волосы и сказал, что вся его семья погибла. Это первобытный грудной крик.

– Это НАПАДЕНИЕ! – кричит он.

Люди в коридоре стали останавливаться и смотреть на нас.

– Этот парень только что напал на меня! – говорит он, обращаясь к другим ученикам и учителям.

Поверить не могу, что кто-то осмелился назвать это нападением! Это похоже на то, как футболисты театрально падают на землю, когда другой игрок пробегает рядом.

Я спокойно объясняю ему, что хочу поговорить с ним о правилах поведения на экзамене и о том, как он нагрубил мне несколько минут назад. «Я сообщу о нападении!» – угрожает он мне. Я отвечаю, что мне все равно, что он собирается делать, хотя это не совсем правда.

Наш разговор получается однобоким, потому что я снова и снова повторяю очевидное: нельзя посылать учителя. Я отпускаю его и забываю об этом случае до того момента, когда директор входит в мой кабинет и сообщает, что одиннадцатиклассник объявил голодовку и лишился сна после моего нападения на него.

Я чувствую, как кровь стынет в жилах. Обвинение в насилии, доказанное или нет, может поставить крест на карьере. Я предполагаю, что меня незамедлительно отстранят от работы. Эта «нейтральная мера» часто применяется на время проведения расследования.

Разумеется, ее последствия для учителя совсем не нейтральные. Когда кто-то исчезает в одночасье без объяснения причин, мельница слухов в учительской набирает обороты. Хуже всего то, что, подписав соглашение о неразглашении, учитель не может даже защитить себя. Если учителя сплетничают, дети делают то же самое, не говоря уже об их родителях. Я думаю обо всем этом, когда Пол, стоя в дверях, говорит, что днем состоится встреча по поводу выдвинутых обвинений.

К счастью, Пол – разумный человек. Он говорит, что этот мальчик ранее уже выдвигал необоснованные обвинения. Побеседовав с очевидцами, Пол пришел к выводу, что именно моя версия событий соответствует действительности. После встречи он говорит, что не собирается отстранять меня. Размышляя о событиях того дня, я начинаю жалеть ребенка, который, чуть что, видит насилие в любом контакте. Наверное, ему тяжело постоянно сражаться.

Через несколько недель мне передают класс, где учится этот мальчик, и я до конца года готовлю его к экзамену. Мне открывается более мягкая и уязвимая сторона этого ребенка. Его мать умерла, когда он был совсем маленьким, и за свою короткую жизнь он уже испытал насилие. Я мысленно возвращаюсь к Марте и ее угрозам в начальной школе несколько лет назад. Два разных ученика в очень разных жизненных обстоятельствах, но с похожей проблемой, обладают одинаковой способностью вселять в меня страх. Я не могу перестать думать о том, как одно необдуманное прикосновение к плечу могло разрушить всю мою карьеру.

Кэрол Энн Даффи