Dневник Z

— В октябре, когда наши вышли из Красного Лимана, с Ямполя, здесь небольшой хаос был. Но понадобилось буквально пару дней, чтобы наладить взаимодействие и оборону города. Специально обученные люди этим занимались, сделали всё профессионально, так сказать, по учебнику. И с октября-месяца здесь такая хорошая оборона. Пару месяцев было сравнительно спокойно. Но с декабря и по сегодняшний день они постоянно пытаются лезть, а мы их уничтожаем. А самый капец был в новогоднюю ночь, когда Владимир Владимирович выступал. Десятиминутка его речи, а тут так грохотало, что не поймёшь: то ли к нам, то ли от нас. Все друг друга с Новым годом, так сказать, поздравляли. Так речь и не послушали.

Подъезжаем к крайнему блокпосту. Боец с позывным «Морячок» тоже вспоминает ту новогоднюю ночь:

— Ярко было, как днём. Поздравляла нас противоположная сторона яро. Люто, я бы даже сказал. Горело всё со всех сторон. Ну, мы, конечно, тоже не оставались в долгу, поддерживали на уровне, — смеется парень. — Ну, потрепали они нам нервишки немножечко, а так в целом праздник удался. Детского шампанского выпили, и всё было хорошо. Дай бог, чтоб такой напряженный Новый год был крайним, чтобы следующий мы обязательно встретили с семьями, родственниками, любимыми людьми. Но сейчас сложилось как сложилось. Стоим на защите Родины и Отечества.

Подходим к бетонным заградительным блокам поста. Там аккуратно в рядок выложены осколки от американского гаубичного снаряда, от «трёх сапогов» который, М777.

Спускаемся в блиндаж. Внутри боец луганской полиции Беларус и пёс с позывным «Чепуха». Собака с аппетитом набрасывается на привезенную нами колбасу.

Незаслуженно, говорят бойцы.

— А почему Чепуха? — спрашиваю их.

— А он бесполезный, — машет Морячок в сторону черного пса с рыжей головой. — Делать ничего не может. Ладно бы, как «звоночек» работал. А так просто на танки бросается.

— Надо было тогда его ПТУРом[8] назвать! — шутит Чистый, и все хохочут.

— Понту с него нету, — добавляет Морячок. — Если бы он хотя бы гусеницу с танка стянул, поменяли бы позывной!

Принёс парням сигарет, а они, оказывается, не курят. Нечасто бойцы от курева отказываются. Говорят, бросили еще в том году. Сигареты стоят дорого, а здоровья и успеха, мол, не приносят. Зачем тогда курить? Даю Морячку сниккерс — к сожалению, больше ничего в рюкзаке не осталось.

— А вообще какая радость-то у бойца? — спрашиваю.

— Чтобы сослуживцы были живы, здоровы, — отвечают. — В семьях было всё хорошо. А так всё у нас есть.

Многие из этих сотрудников ОБТФ МВД ЛНР воюют с 2014 года. Но особенно сложно им пришлось в году прошлом под Харьковом.

— Когда мы зашли в Харьковскую область, это была, честно говоря, эйфория, — вспоминает Морячок. — Потому что в четырнадцатом мы о таком и мечтать не могли.

— Мы как заехали, наверное, месяца два вообще на связь не выходили, — подхватывает Чистый. — Родственники не знали, где мы, что мы. Мы ж до последнего дня всё держали в секрете. Отцы-командиры сказали молчать, мы и молчали до того дня, когда всем стало известно. Нахождение в Харькове было самым тяжёлым временем. Большой объем работы выполнили для успеха Специальной военной операции. Поначалу что? Мы ж сотрудники полиции. И основной фронт обязанностей был направлен на работу с гражданами, с диверсионными группами, находящимися там пособниками ВСУ. Мы работали в этом направлении. А потом наступил такой момент, когда пришлось уже становиться не полицейскими, а полноценными военными. Где-то штурмовиком, где-то сапёром, где-то оператором БПЛА, где-то миномётчиком. Все там по своим направлениям работали. И когда началась эта «перегруппировка», нам даже не верилось, что мы оттуда выходим. Мы же там грызлись до последнего! А выходили с боем уже…

— Мне говорили, — обращаюсь к Чистому, — что вначале СВО российские военные, когда узнавали, что рядом с ними воюют луганчане, увереннее себя начинали чувствовать.

— То, что мы с Донбасса, это влияло не только на военных, которые с нами заходили в Харьковскую область, но и на гражданское население. Из тех местных, кого мы там встречали, сетовали, что вот, мол, мы уже неделю без света. Я говорю: ну, ребята, это война, так бывает. Вот вы не понимаете! — возмущаются они. Говорю: я с Донбасса, я с Луганска. И всё, человек просто замолкал, потому что все прекрасно понимают, сколько мы лет в таких условиях прожили. А ребята, которые с нами заходили, россияне, когда узнавали, что мы — луганчане, сразу и бодрость, и искорка в глазах, уверенность, что приехали ребята опытные, что помогут, расскажут. Так и происходило. Подсказывали. Иной раз и жизнь спасали.

— Население как там было, лояльное? — уточняю у командира спецназа.