Читаем Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг. полностью

Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг.

Из штаба дивизии меня известили, что была получена телеграмма от главнокомандующего, что я прикомандирован к 1-му Верхнеудинскому полку Забайкальского казачьего войска и должен быть немедленно отправлен к новому месту служения близ Главной квартиры. Это было для меня совершенно неожиданно, и мне вдруг пришло в голову, что, может быть, генерал Куропаткин вызывал меня потому, что жена заболела.

Эта мысль угнетала меня, и я торопился уехать, чтобы скорее узнать, в чем дело.

Я передал Шнабелю сделанные мною кроки боев под Бэнсиху, нужные ему для журнала военных действий нашего отряда. У меня обедал начальник штаба пехотной дивизии полковник Скалой, а потом я поехал проститься с командующим полком, с товарищами, о которых у меня сохранится теплое воспоминание, и с полковником Деникиным, дельным, доблестным офицером Генерального штаба — каких желательно было бы иметь в армии побольше.

Генерала Ренненкампфа я застал в его фанзе; он сказал мне при прощании: «Очень сожалею, что вы уезжаете, я уверен, что на новом месте службы вас будут любить и уважать, как любили и уважали здесь».

Было уже поздно — пришлось отложить выступление до завтра.

В одной фанзе со мною за перегородкой набралось много нижних чинов, преимущественно поляков и евреев, они разговаривали до поздней ночи на немецком жаргоне[108]. Пепино, ночевавший в одной комнате с ними, говорил мне потом, что хотя он не знал, на каком языке они говорили, но он понял, что они все время ругали русских и как будто готовили заговор.

16 ноября. Когда я готовился выступать, вошел ко мне Филиппов. Он проходил через деревню с первой сотней; узнав от моих вестовых, что я покидаю полк, и думая, что я пожелаю проститься с сотнею, он остановил ее перед моею фанзою. Я вышел к казакам, и мне припомнились славные дни, проведенные вместе. Многими воспоминаниями мне были дороги 1-я и 2-я сотни с их прекрасными командирами и офицерами. Простился я с сотнею, пожелав казакам успеха, и поцеловался с Филипповым; мне было грустно, — прощался я с людьми, с которыми делил и радость и печаль, я верил, что они сохранят обо мне добрую память, — а что ожидало меня впереди…

По дороге я заехал посмотреть на пленных японцев. Они на вид очень молоды, с улыбающимися, симпатичными рожами.

За эти дни нашими войсками было подобрано много ружей, брошенных во время бегства японцев; достались нам также ящики с медицинскими и хирургическими принадлежностями японского Красного Креста.

Недалеко от деревни Чинхэчен нам встретились 22-й и 24-й Сибирские стрелковые полки, шедшие на подкрепление отряда генерала Ренненкампфа. Это были молодец к молодцу, шли они походом сомкнутой колонной, в порядке, как на смотру, в тылу — ни одного человека отсталого. Пепино сказал, глядя на них: «С такими сам черт не мог бы воевать».

День был ясный, но солнце не грело, и мороз был очень сильный. Я боялся, как бы Пепино не отморозил себе ног, не имея теплой обуви. Мы шли проездом, от времени до времени приходилось, однако, слезать с лошади и идти пешком, чтобы отогреть немного ноги.

На Д алинском перевале два встретившиеся транспорта задержали нас на полтора часа. Было в особенности трудно и опасно объезжать транспорты там, где дорога проходила над обрывом.

В Солунью я заехал на летучую почту, к командиру 3-й сотни Ловцову. Он накормил меня обедом, мои вестовые тоже поели и покормили немного лошадей.

В Мацзюндане я узнал, что канцелярия нашего полка продвинулась на три версты назад.

Мы ночевали в фанзе, где помещалась канцелярия, казначей и делопроизводитель.

17 ноября. Мы выступили в семь часов утра, солнце показалось из-за гор к восьми часам. В одиннадцать пришли в Фушун. От коменданта узнал, что Главная квартира находилась в тридцати пяти верстах от Фушуна, на фушунской железнодорожной ветке.

Вьюки не поспевали за мною; в одной деревне, где была расположена рота, работавшая по проложению шоссе вдоль линии железной дороги, пришлось остановиться, потому что вьюки отстали далеко, и я боялся их потерять, вследствие того, что отсюда дорога сворачивала в сторону, на проселок.

Солнце уже садилось, а до ставки главнокомандующего оставалось еще восемнадцать верст, т. е. три часа ходу. Если бы не опаздывали вьюки, мы были бы там не слишком поздно, но теперь я опасался прийти на место, когда все уже будут спать, поэтому я принял предложение ротного командира переночевать у него.

18 ноября. В десять часов утра мы подошли к поезду главнокомандующего у деревни Чансямутунь. Его адъютант, князь Урусов, передал мне, что он недавно видел мою жену и что она здорова, — у меня гора с плеч свалилась.

Урусов и Кнорринг удерживали меня завтракать у главнокомандующего, но я отказался, не имея во что переодеться; в рваной теплушке с истрепанными и почерневшими погонами нельзя было показываться в нарядном обществе.