Дневники, 1915–1919

А теперь я выкраиваю время из часа, посвященного стихам Стоука[1301], прежде чем приедет мисс Грин и мы отправимся по туманному холоду, чтобы выступить перед Гильдией на тему русской революции. Жесткая вычищенная поверхность ума представителей низшего среднего класса меня не привлекает. Отчасти это относится к мистеру Осборну[1302]. Я критически отношусь к аристократам с интеллектуальной точки зрения, но с чувственной стороны они очаровательны. На воскресном концерте Ричмонда[1303] меня вытащили с заднего ряда, чтобы поговорить с Кэти [леди Кромер]. Ее прекрасные голубые глаза нынче стали мутными и налились кровью, а мягкая кожа как кожура старого яблока, сморщенного и мешковатого тут и там. Не знаю, что за горе сделало ее такой печальной. Далее состоялся следующий диалог.

К.: Сесилы отказались от своего дома: они не могут себе его позволить.

В.: Но он же получает £5000 в год!

К.: Ничего подобного; к тому же, все должны экономить. Моя дорогая Вирджиния, конец близок. «Alalanterne![1304]»

В.: Для вас, рискну предположить, а не для меня.

К.: Ах, вот тут вы ошибаетесь. Я иду первой, а вы сразу за мной.

В.: Ну, после трехсот лет в Лонглите[1305] вы это заслужили.

К.: Это было так прекрасно — вы даже себе не представляете.

В.: Вы ездили верхом?

К.: Я гуляла по лесу. Мы слушали музыку. Я читала, и всегда нас окружали красивые вещи, на которые было любо-дорого смотреть; всегда что-то новое, никаких повторов. Я жила так 13 лет и говорила, что хочу умереть, когда все закончится. Но увы!

В.: У вас не все так плохо.

К.: Египет меня не интересовал. Меня не волнуют вещи вроде двух мужчин, бегущих перед моей повозкой. Я завидовала им — единственным людям, которые хоть как-то упражнялись. Цивилизация подходит к концу. Моей отец всегда предупреждал нас. Я читала историю. Мы все уйдем. Востребованы будут лишь художники, чтобы рисовать красивые узоры на телах. Никто не будет работать. Никакой одежды…

Так мы общались в перерывах между Моцартом.

Полагаю, в Мэйфэйре это обыденные разговоры. Она, казалось, была убеждена в своих словах и почти ко всему равнодушна; ее единственное желание — оставить что-нибудь сыну и умереть до банкротства[1306]. Но говорила она с какой-то шутливой покорностью, предвещавшей доблестную смерть на эшафоте.

6 ноября, четверг.