Дневники, 1915–1919

Итак, мы переходим к Молли, которая пила чай на кухне и поведала забавную историю о дяде Джеральде Ричи[1313], который сошел с ума и ездил на такси по фруктовым лавкам, чтобы купить дыни, которыми он заваливает друзей в приступах хорошего настроения, объявленных врачами безумием из-за того, что он очень груб со своей женой. Наконец, мы приближаемся к высотам Хампстеда — безупречным и нравственным высотам Хампстеда. Если бы у меня остались силы, я бы записала откровенную сцену объяснений с Маргарет, с которой за полчаса мы пережили больше, чем за последние 3 года. Она сама осторожно начала разговор о том, как им с Джанет показалось — возможно, они ошибаются, но так чувствуют, — что статья о Шарлотте Бронте[1314] понравилась им гораздо больше, чем мои романы. Якобы есть в моем отношении к людям какая-то однобокость и недостаток эмоций — тут уж я вспыхнула и дала волю чувствам. А вы продолжаете проповедовать человечность — такова была суть моих слов, — когда сами отстранились и сохраняете лишь общепринятое представление о ней. «Но это вы узколобы!» — парировала она. «Напротив, я дрожу и сжимаюсь от предстоящего поединка, поднимаясь по вашей лестнице. Я узколоба? Да я самая отзывчивая, гуманная и универсальная из людей. Допускаете ли вы, что это морализаторство со стороны Джанет?» — ответила я. О да, она охотно согласилась. Однако мысль о себе как о сильной, доминирующей женщине, игнорирующей большую часть человеческой души, ошеломила ее. Она хорошо перенесла этот удар. Но есть ощущение, будто кто-то внезапно сорвал с нее маску. Она сказала, что все обдумает и напишет мне. Я присела на постель Лилиан[1315], и та в своей безмятежно спокойной манере сказала: «Ах, я так рада, что ты сказала это Маргарет; мне она такое никогда не позволит сказать».

28 ноября, пятница.

Очередной пропуск легко объяснить старой поговоркой (если она существует) о том, что люди не пишут, когда что-то происходит. Слишком много всего случилось. За последние две недели газета «International Review» [ «IR»] перестала выходить в печать; обе служанки увольняются; два издателя предложили опубликовать «День и ночь» и «По морю прочь» в Америке; Анжелика побудет у нас; миссис Брюэр заявила, что собирается продавать Хогарт и Саффилд, а мы подумываем купить их[1316]; я уже молчу о большем, чем обычно, количестве званых ужинов, писем, телефонных звонков, книг для рецензий, рецензий на мою книгу, приглашений на вечеринки и т. д. Именно званые ужины вынудили Нелли подать в отставку в прошлый понедельник[1317]. Она сделала это в неуверенно-хвастливой манере, словно красуясь перед кем-то, кто за кулисами, что заставляет меня думать, будто она может изменить свое решение. Попроси я ее, так оно и было бы. Но я не собираюсь уговаривать. После всех этих сцен и переживаний мы с Л. решили попробовать новую систему приходящих слуг, которая не выходит у нас из головы, а теперь, с покупкой дома в Родмелле и снижением доходов из-за «IR», стала еще более привлекательной. Я всегда считала, что наша система быта неверна, но продолжать говорить об этом — только раздражаться. Сейчас мы намерены попытаться все изменить. Долгое время Нелли была добрейшим человеком, а в данный момент она купает Анжелику и вообще очень дружелюбна и внимательна ко мне, но подумайте о Родмелле, вспомните, как летом она предлагала уехать в Чарльстон! Недостатки слишком велики. Но проблема не в ее или моем характере, а скорее в системе, которая удерживает на кухне двух молодых девушек, которые то бездельничают, то работают и высасывают жизнь из двух людей в гостиной.