Дневники: 1920–1924

Мне бы надо заниматься Эсхилом, ведь я готовлю полное издание, текст, перевод и примечания, в основном, конечно, скопированные у Верралла[940], но тщательно переработанные мной. Однако сейчас исторические дни. «Hogarth Press» переживает кризис. В «Heinemann» нам сделали весьма лестное предложение – мол, мы должны отдать им все права и бразды правления, а они займутся продажами и бухгалтерией. Но мы чураемся покровительства. Их выигрыш – наше поражение. Да еще отдать им свое имя. По мнению Дезмонда, Клайва, Роджера и, полагаю, Ванессы, подобная сделка равносильна капитуляции. Мы с Л. думаем так же и с огромной радостью приняли решение остаться свободными, чтобы бороться за место под солнцем. В минувшую пятницу это привело к спору с Ральфом. В январе нам нужен будет работник на полный день, или придется приостановить работу. После некоторых возражений он выдвинул явно состряпанный в Тидмарше план, по которому мы должны стать компанией с Ноэлем[941] в качестве лондонского управляющего, с Литтоном, Л. и мной в роли партнеров и с Ральфом, остающимся на своем месте. Говорят, Литтон намекает на то, что мы получим права на все его произведения. Поначалу заманчивый, этот план кажется все менее и менее реалистичным, если учесть, что нам придется активно работать с Н.К., быть готовыми к огромному коммерческому успеху и все больше и больше, как нам кажется, превращаться в читателей и консультантов фирмы Партриджа и Кэррингтона, которые неизбежно станут коммерсантами на обломках былой славы «Hogarth Press». В данный момент мы склоняемся к мисс Томсон и свободе. Пускай Партридж и Кэррингтон открывают собственную типографию, а мы будем двигаться вперед сами, постепенно, по мере возможности расширяясь. Нам очень нравится идея иметь усердного, увлеченного работника, а Ноэль, по правде говоря, никогда таким не казался. Зачем, в конце концов, нам подстраиваться под Ральфа? Не лучше ли покончить с этим вечным бременем дружбы, задевающим чувства Литтона, и не обращать внимания на то, как близко к сердцу Ральф принял наш последний разговор? Таковы, в целом, основные решения; мы вынуждены прекратить обсуждение «Hogarth Press», ибо спорить можно вечно. Завтра Ральф собирается представить нам более конкретное предложение со стороны Литтона.

Однако наше предприятие действительно нуждается в реорганизации – это не просто прихоть. Мы оба отдаем типографии все свободное время, а работы не убавляется, и одним нам не справиться. Мы продали примерно 850 экземпляров «Джейкоба» – 950, если учесть книги, отправленные рецензентам; на этой неделе сумма заказов от «Simpkin» снизилась драматически – вероятно, это означает, что ажиотаж позади. Но мы все равно выпустим второе издание и ничего не потеряем, даже если продадим лишь на £10, поэтому я довольна. Печать книг идет полным холодом. Осталось прочесть дневники мисс Хобхаус[942] и письма Стивена Рейнольдса[943], а если мы решим опубликовать их, то нам потребуется помощь не трех, а четырех, пяти или даже шести человек.

Это, пожалуй, самая напряженная осень в моей неспешной жизни. Люди и книги – пою я на мотив «Женщины и вина» из «Оперы нищего». В пятницу я ужинала с Мэри, встретила Клайва и Олдоса; Олдос, очень высокий, довольно пухлый, с толстым лицом, бледный, с густыми волосами и в носках канареечного цвета, – идеальный рассказчик, молодой литератор, знающий жизнь. Мы все сошлись на том, что презираем рецензентов, и привели в пример соответствующие истории. Оба джентльмена, но только не леди, получили в свое время комплименты от Макса [Бирбома]. Сначала думаешь, что…

15 декабря, пятница.

Я забыла, что хотела сказать, и пишу сейчас, так как у меня есть 15 минут до ужина в одиночестве – Л. у Сэнгеров – после ожесточенной дискуссии вокруг «Hogarth Press», закончившейся окончательным расставанием с Ральфом. Речь скорее шла об условиях существования «Tidmarsh Press» (Ральф хотел руководить типографией наравне с нами). Он претендовал на треть. В конце концов мы согласились, но дискуссия настолько вымотала нас, что… (Нелли сказала, что апельсины испортились – ничего страшного – Лотти болтает, пока я пишу.) У меня слишком мутная голова, чтобы разложить все по полочкам. Отчасти это результат вчерашнего ужина у Клайва, где я познакомилась с милой одаренной аристократкой Сэквилл-Уэст. Она не очень-то соответствует моему претенциозному вкусу – цветущая, усатая, в попугайских цветах, со всей гибкостью и непринужденностью аристократии, но не остроумием художника. Она пишет по 15 страниц в день; закончила еще одну книгу; публикуется в «Heinemann»; знает всех… Но смогу ли я когда-нибудь узнать ее? Ужинаю с ней во вторник.