Дневники: 1920–1924

Сижу и жду, когда Л. вернется из Лондона, и, вспоминая свои мучения из-за его опоздания в прошлом году[1256], я чувствую, как ноет старая рана. Л. отправился на встречу с Нэнси Кунард, так что я ожидаю интересных сплетен. Вита приезжала сюда в воскресенье на своей большой скользящей новой синей машине «Austin[1257]», которой она прекрасно управляет. Вита была одета в желтый вязаный свитер с кольцами и большую шляпу, а ее дорожный чемоданчик изобиловал серебром и ночными сорочками, завернутыми в ткань. Мучаясь с горячей водой для нее, Нелли причитала: «Если бы только она не была знатью!». Но мне как раз нравится, что она из знати и очень благородная – идеальная леди со всей смелостью и отвагой аристократов, а еще в ней меньше ребячества, чем я думала. Она оставила нам рукопись[1258], которая меня действительно заинтересовала. По правде говоря, я вижу в тексте свое лицо. К тому же Вита избавилась от прежнего словоблудия и, как мне кажется, добилась некоего проблеска искусства, но я скорее восторгаюсь ее мастерством и чувствительностью, ведь она не только мать, жена, великая леди и хозяйка, а еще и писака, не так ли? Как мало, по сравнению с ней, делаю я; мой мозг никогда бы не позволил мне доить из него по 10 тысяч слов в неделю, и поэтому я представляю, что у меня внутри не хватает какого-то источника энергии. Вот я смотрю на свою благословенную миссис Дэллоуэй глазами Виты и не могу остановиться; ночами думаю о следующей сцене и о том, как доведу дело до конца. Вита, если вернуться к ней самой, чертами лица похожа не перезрелую виноградинку, усатая и надутая, а с годами, вероятно, станет немного тяжеловесной; тем временем у нее прекрасные ноги, прикрытые хорошо скроенной юбкой, и, хотя за завтраком Вите неловко, есть в ней мужской здравый смысл и простота, которые весьма понравились нам с Л. О да, она мне нравится; я в любое время готова взять ей в свой экипаж, и, если бы жизнь позволила, это могло бы перерасти в своего рода дружбу. Часы бьют семь, и я думаю, не голос ли это Леонарда, разговаривающего с Нелли на кухне, звучит на фоне порывов безумного, дикого ветра за окном. Гризель поднимает голову, прислушивается и снова ложится. Л. все время работает. Неужели почтальону удалось растрогать меня, заядлую сентименталистку, когда он выразил искреннюю надежду на то, что мистер Вулф выступит перед НЛП [Независимой лейбористкой партией] в Льюисе по вопросу Лиги Наций. Подобные случаи показательны; говорит ли Марри, знаток души, с почтальонами о Лиге Наций? Мне нравится их доверие и восхищение, а еще переход от Ноул-хауса и приглашений лорда Сэквилла («Комната Джейкоба» – его любимый роман) к почтальонам, организующим местные собрания, которые вдруг кажутся мне делом первостепенной важности. Все это укрепляет меня в мысли, что мы – осколки мозаики, а не безупречные, монолитные, последовательные, целостные единицы, как считалось раньше. Боже, что я несу? Как это вообще поможет мне, когда придет время писать мемуары?

С Витой мы обсуждали убийство мистера Джошуа[1259], Оттолин и литературу. Потом она отвезла нас в Чарльстон – и как же мир перевернулся: в свете ее присутствия все выглядело серым, обшарпанным и небрежным. Что касается Монкс-хауса, он превратился в руины сарая, а мы словно копались в мусоре. Примерно через час я вновь обрела вкус к жизни. Пойду в дом и буду ждать Л.

29 сентября, понедельник.