Дневники: 1920–1924

Теперь у меня мало времени на все остальное. Мы видели очень много людей. Лекции Роджера способствуют встречам. В прошлое воскресенье на ужин пришел Элиот и прочел нам свою поэму. Он пел ее, скандировал, ритмизировал. Есть в ней великая красота и сила; симметрия и напряженность. Что связывает фразы воедино – я не уверена. Элиот читал поэму до тех пор, пока ему не пришлось поторопиться домой, чтобы успеть еще написать о «London Magazine[808]», и дискуссия, таким образом, свернулась. Однако поэма оставила сильные эмоции. Она называется «Бесплодная земля», и Мэри Хатчинсон, более спокойно слушавшая текст, охарактеризовала ее как меланхоличную автобиографию Тома. А еще Мэри поцеловала меня на лестнице. Это случилось после заседания Мемуарного клуба[809]. Читали Литтон и Морган [Форстер]; и стандарты наши таковы, что ничего гадать и домысливать мне не пришлось. Они говорят то, что имеют в виду, причем блестяще, и ничего лишнего. Потом Мэри пересекла комнату и замурлыкала мне на ухо. Глухота Молли усиливается, и я корю себя за то, что не сажусь рядом с ней. Она подпирает подбородок рукой и тоскливо оглядывается вокруг; говорит случайные и довольно печальные вещи. Морган, собравшийся, благодаря советам Леонарда, с силами и воспрявший духом, очень спокоен и безмятежен, будто чайник, закипающий у камина в каком-то частном доме, у камина в Уэйбридже; он остался на ночь после Ужина[810], когда мы сидели за столом и обсуждали его книгу. Наш ассортимент становится все более выдающимся, но почему же Толстая[811] не вызвала ажиотажа? Никто не покупает ни «Карна», ни Фредегонду, а вот Бунин[812] сейчас хорошо продается[813]. «Джейкоба», как я уже сказала, печатает мисс Грин, и 14 июля он пересечет Атлантику. Тогда наступит период сомнений, моих взлетов и падений. То есть я морально готовлюсь. Собираюсь хорошенько поработать над рассказом для Элиота, биографиями для Сквайра и «Чтением», так что я могу переключаться между ними в зависимости от успехов. Если они назовут все это удачным экспериментом, то в качестве законченной работы я представлю «Миссис Дэллоуэй на Бонд-стрит». Если же скажут, что вымысел неуместен, я отвечу: «А как же “Мисс Ормерод”, фантазия?». Если скажут, что им «и дела нет до этих персонажей», я отвечу: «Читайте тогда мою критику». Интересно, как они воспримут «Джейкоба». Назовут безумием, я полагаю, или бессвязной рапсодией; ну не знаю. Я поделюсь своим мнением о книге, когда прочту ее во второй раз. «О повторном чтении романов» – название очень трудоемкой, но довольно удачной статьи для ЛПТ[814]. Леонард, кстати, собирается зарабатывать £3000 в год с помощью мистера и миссис Холт[815] – невероятной пары, которая провела с нами чудесным день в Монкс-хаусе. «Он продаст что угодно – меня он продаст следующей», – весьма игриво сказала она.

Мистер Холт подмигнул и склонил голову набок.

– Малышка, малышка, – сказал он.

– Он самый прямолинейный мальчик на свете, – не без эмоций ответила миссис Холт. – Нет, книга совсем не идет. Генри даже не хочет, чтобы я пыталась. Сегодня утром он заработал £30 за час работы. Генри содержит свою мать, вдову-сестру и ее ребенка в двухквартирном доме с двумя горничными. Дела идут как нельзя лучше.

Мистер Холт смотрел Л. прямо в глаза; говорил о делах с глазу на глаз; слишком щедро нахваливал дом и сад. Он вел себя как успешнейший продавец. Абсолютно фальшивый, сентиментальный и, как по мне, не такой уж и прямолинейный человек, как утверждает миссис Холт.

17 июля, понедельник.

Вернулась из Гарсингтона и слишком расстроена, чтобы писать, то есть читать, – хотела сказать я; ведение дневника не считается писательством. Для меня это все равно что почесаться или, когда проблем нет, принять ванну, чего в Гарсингтоне я, разумеется, сделать не смогла. А сегодня за завтраком Джулиан[816] сказала, что мечтает быть богатой ради горячих ванн. Филипп ответил, что они как раз устанавливают водопровод. Тогда Джулиан заявила, что хотела бы добавлять в воду молоко, если это сохранит ее цвет лица. Она не против быть прекрасной леди. Она хотела бы поехать в Лондон, но «мамочка ездит только на операции и всякие ужасные процедуры. Однажды я гостила у Бретт, но больше меня не отпустят». Оттолин и Филипп стояли в стороне, уткнувшись своими длинными холодными носами в письма.