Дневники: 1920–1924

Я пытаюсь заглушить трель канарейки, то есть печатной машинки Леонарда. Не могу читать, так хоть попишу в дневнике. Скоро придет Гравэ. Мне нечего особо добавить по поводу своего состояния. Я все еще инвалид, застрявший в кресле, ежедневно принимающий гостей и ничего не пишущий о них здесь. Пишу первую главу «Чтения» с привычным запалом. Никогда еще не писала с такой радостью. Как часто я это повторяю? Продлится ли удовольствие? Не знаю. Я обычно говорю, что напишу книгу за 6 месяцев – во всяком случае, меньше, чем за год. Для этой цели мне приходится пренебрегать людьми, и они копятся, копятся, копятся. Я не могу их видеть сейчас: Нессу, Дункана, Тойнби, Бобо [Майнерцхаген], Голди, Мейсона[783], Роджера, Клайва-Клайва-Клайва и Рэй. Клайв из них самый настойчивый; на днях мы проговорили с 16:30 до 22:15. Понятно, что мне нужно полировать ум Клайва, а ему – мои манеры. Я постоянно слушаю о званых ужинах; выпытываю факты о том, что пили, о чем говорили, кто приходил. Виола Три[784] поет Моцарта[785] с огромной дыркой в чулке; Кристабель[786] – «маленький комочек страсти»; Мэри помалкивает; Ширман[787] признается в три часа ночи в своем отвращении к жизни. Мы с Клайвом смакуем каждую деталь. Ему нравится все – даже старая карга в дверях. Он говорит, что нет в жизни иной правды, кроме наших чувств. Хорошо, если вам это нравится и т.д. Конечно, мы с Клайвом не достигаем интеллектуальных высот, и абсолютной откровенности тоже. Добавляем в беседу красок по вкусу. У нас есть своя волна, свой чувственный мир. Как говорит Несса, общаться без этого невозможно. Однако я понимаю, главным образом по его письмам, что раз в две недели – это наш максимум.

Нелли и Лотти болтали до тех пор, пока небо не стало казаться клошем[788], отражающим перемены их настроения. На выходные они уезжают домой, чтобы уладить дела и поесть праздничных тортов, и ни в какую больницу, я думаю, она [Лотти] все-таки не поедет. Знали бы вы, сколько часов потрачено впустую, сколько сформулировано мыслей о низших классах и как часто Л. обращался ко мне перед ужином, умоляя ни в коем случае не говорить того или иного и настоятельно советуя говорить о чем-нибудь еще.

Бетти Поттер [Элизабет Майнерцхаген] любит меня; она в отчаянии, и я должна встретиться с ней на репетиции, чтобы удержать ее от самоубийства. Как можно быть такой дурой, чтобы в кого-то верить?

30 марта, четверг.

Они определились с операцией, вернее, Джонстон[789] принял решение за них, и никто не может отменить его заключение, поскольку все материалы есть только у него. Сейчас у нас Эмма Гилман[790], и мы только что подарили ей розовый халат. Атмосфера немного нервная, с той волнительной и некомфортной многозначностью обычных фраз. Сейчас идет снег – большие рыхлые водянистые хлопья; они падают ровно; ветра нет; четыре крупные капли висят на ветке у окна; (а я обдумываю, что буду писать завтра или даже в конце всей книги и что скажу о Шоу). Облака цвета мутной воды; в прошлое воскресенье мы перевели часы на летнее время, так что вечернее небо видно дольше. Бедным Воганам будет очень трудно пережить этот долгий вечер, а Эмма[791] отправится в Кенсингтонские сады или повторит то, что однажды сказала мне: «Всегда чего-то ждешь от лета, но почему-то кажется, что именно этого никогда и не происходит». Данную фразу я услышала от нее однажды вечером в 1908 году на Рассел-сквер[792].

Я уклоняюсь от описания репетиции Бобо[793]. Мисс Крейг[794] – румяная особа в белом жилете, с черным галстуком-бабочкой и небрежно обвитой вокруг шеи золотой цепочкой.

– Прекратите кривляться, Сондерс[795], и дайте нам немного света.

Сондерс стоит прямо у рампы и кричит:

– Мисс Крейг, тут перегорели лампы.

– Тогда включите софиты… А теперь я хочу, чтобы вы все внимательно слушали музыку. Двигайтесь так, как вам подсказывает тело… Прекрасная леди, вы поднимаетесь на балкон. Можете сделать шаг влево? Стойте! Не надо рисковать. Молодой человек, Данлоп[796], идите прямо. Прямо, я говорю. Прямо! Можете передвинуть этот стол? Нет? Тогда направо. Мисс Поттер (это было сказано с некоторой язвительностью), ВАМ танцевать не нужно.

Бедняжка Бетти выглядела как скелет овцы. Она переживает очередной кризис, из-за которого ее могут уволить прямо на сцене.