Дневники: 1920–1924

В воскресенье Л. прочел «Комнату Джейкоба». Считает, что это моя лучшая работа. Его первые слова – она изумительно хорошо написана. Мы поспорили. Л. называет роман гениальным и считает, что он не похож ни на один другой; говорит, что герои как призраки и это необычно; говорит, что у меня нет философии жизни, а персонажи – марионетки, которых судьба двигает туда-сюда. Леонард не согласен с тем, что в жизни судьба действует так же. Думает, что в следующий раз мне следует применить свой «метод» к одному или двум персонажам; находит книгу интересной, красивой, без изъянов (кроме, быть может, вечеринки) и вполне вразумительной. Покки настолько взбудоражила мой разум, что я не могу записать все это так, как оно того заслуживает, я встревожена и взволнована. Но в целом довольна. Никто из нас не знает, что скажет публика. У меня нет никаких сомнений, что я (в свои 40 лет) обрела свой собственный голос; это настолько волнительно, что я чувствую, будто могу обойтись и без похвалы.

28 июля, пятница.

Проблемы Партриджей опять отняли у нас два часа[841]; пришлось даже звонить Литтону по телефону, чтобы добавить постскриптум. Боюсь, это гиблое дело, как выразилась Кэррингтон. Мне не нравится видеть женщин несчастными. Ральф ведет себя как деревенщина-донжуан, как бык в огороде. И к тому же буйный. Задира-хулиган, говорит Л. Вспоминаются истерики Адриана и Клайва. Есть в мужском тщеславии что-то маниакальное.

Родмелл

3 августа, четверг.

Из-за смены чернил и локации я решила начать с чистого листа. Дважды в год я принимаю хорошие решения – в августе и октябре. Мое нынешнее обещание – работать методично, но не через силу. Опыт подсказывает, что благие намерения часто не выполняются, когда себя заставляешь. А современная наука учит нас уважать удовольствие, по крайней мере, я это где-то прочла.

Хочу в очередной раз наверстать упущенное и заполнить пробелы, раз уж они не прекращаются. По большей части хорошее лето; под этим я подразумеваю, что удовольствия – обеды и встречи с людьми – довольно удачно сочетались с чтением, писательством и пребыванием дома. В целом, мы с Л. становимся знаменитостями. Л., конечно, не согласился бы, но он-то не поехал ни на чаепитие к Логану, ни в Гарсингтон. Тем не менее я черпаю свои наблюдения из других источников. Репутация, похоже, растет, хотя в этом году мы ничего не опубликовали. Миссис Николсон[842] считает меня лучшей женщиной-писательницей, и я уже почти привыкла к тому, что она много чего обо мне слышала. Но есть в этом и удовольствие. Опять же, я нахожусь в более свободных отношениях со своим маленьким мирком, у меня есть, как мне кажется, возможность расширить его, вот только нет денег на одежду. Сейчас я по уши в долгах из-за Джойса и Пруста – хочу продать книги, как только вернусь в Лондон.

Мы закончили наш сезон в прошлый понедельник в «Commercio[843]» с Клайвом и Роджером. Роджер вошел с взъерошенными волосами и в плаще нараспашку, с полотнами в руках, с открытым ртом и бегающим взглядом, и у нас, как обычно, состоялся интересный разговор. У Клайва были свои сплетни; и не я ли своим дурным взглядом спровоцировала одну из них? Миссис Шанкс[844] якобы ушла от георгианского поэта. Однако Том, которого я встретила позже на Гордон-сквер, был отнюдь не так уверен в этом, как мне хотелось бы. Том был язвителен, осторожен, точен и слегка злораден. Клайв, конечно, вел себя хорошо. Рассказал мне о визите в Виттеринг[845]. Несса лежала внизу со свинкой[846]. Пришел Дункан, мягковолосый, рассеянный и, как обычно, нежный. Роджер развернул холсты и прислонил два портрета Логана к дивану[847]. «Да – думаю, это лучший из моих портретов на сегодняшний день, – сказал он. – Полагаю, я никогда так не трудился, как над этой головой». Ему, кажется, 55 лет, и он все еще верит, что вот-вот начнет рисовать как положено – боже милостивый, это же морковка, которая заманивает его в пустыню. Но для Роджера это не пустыня. Все его способности используются и оттачиваются, а некоторые уже даже изнашиваются. Он мучается, обращается к врачам, страдает от боли и дрожит, но продолжает идти вперед. Идеальный мужчина, как я сказала и как действительно думаю. Оставшуюся часть лета он собирается рисовать с Дереном[848]. Теперь это его навязчивая идея – рисовать, рисовать, рисовать. И больше ничего. Памела[849] то ли выходит, то ли не смогла выйти замуж за своего румынского еврея.