Дневники: 1920–1924

Но я всегда признаюсь, если пишу в дневнике утром. Честно говоря, сейчас только 11:30, а я уже отложила в сторону «Миссис Дэллоуэй на Бонд-стрит»; и правда – почему так? Мне бы очень хотелось объяснить свою депрессию. Сидни Уотерлоу провел у нас выходные, а вчера мы ездили в Брайтон. Там я увидела прекрасное голубое викторианское платье, которое Л. советовал мне не покупать. Сидни своим тяжелым безжизненным голосом в точности воспроизвел те фразы, в которых Марри отверг мою писанину: «просто глупость», «никто это не читает», «ты устарела». Да и Сквайр завернул рассказ Леонарда, а еще мне не нравится видеть, как повсюду строят новые дома, и я начинаю беспокоиться о нашем поле. Ко всему этому стоит еще добавить расходы в 10,5 шиллингов на фотографии, которые мы вчера вечером проявляли в платяном шкафу, и все они оказались неудачными. Комплименты, платья, стройки, фотографии – именно по этим причинам я не могу работать над «Миссис Дэллоуэй». Это и правда губительно для творчества – принимать гостей, даже таких, как Клайв, в самый разгар процесса. Только я набрала обороты. Теперь весь этот кошмар придется начать сначала. А Сидни, сколько бы его ни сбрасывали со счетов раньше времени, по-прежнему напоминает пуховую перину в жаркую ночь – тяжеловесную, добротную, душную. Набивку теперь обеспечивают Котелянский и Салливан, снабдившие Сидни новым нарядом. Они добросовестно следят за всем своим не слишком, как по мне, внимательным взглядом, и если это происходит в чем-то присутствии, то ситуация кажется, сама не знаю почему, странно изнуряющей, унизительной и угнетающей. В некоторых комнатах всегда пахнет плесенью, даже в чистых и хорошо отремонтированных. Никто никогда так остро не страдал от обстановки, как я; все мои листья один за другим пожухли, хотя, видит бог, мой корень достаточно крепок. По очень точному выражению Л., в моей вселенной слишком много эго[857].

Но на деле Сидни был приятней, чем обычно. Он дал себе зарок – все так делают в 45 лет – не обсуждать свои личные дела. Глубокий вздох, когда мы подошли к этой восхитительной теме, предвещал очень многое. Нет, он должен держаться. Мы прошли мимо. Он разделся и нырнул, заставив реку выглядеть гораздо меньше. В обнаженном виде он представляет собой мягкую розовую массу. Мы слишком долго обсуждали Марри. Но без этого разговор показался бы слишком пресным, если учесть отсутствие у нас равноценных тем. Однако Сидни считает, что он может говорить о литературе. Разумеется, Сидни способен взять в руки карандаш, но велика вероятность, что он схватит полдюжины. Я думаю о Торо[858], чья утонченность наблюдений доказана мастерством его обращения с карандашами. Я хочу сказать, что Сидни абсолютно лишен этого. Его бабушка была дочерью крысолова, а дед[859] – «дьяволом типографии[860]»; оба факта вызывают у него глубокое сожаление. И у меня тоже.

Я все списываю на тревожность. Ах, но как божественно счастливы мы были в четверг до 12:30, когда Клайв высадился на нашем зачарованном острове с новостями из мира Мэри и Коулфаксов! Никогда в жизни я не была так счастлива. Тот день напоминал идеально изготовленный шкаф с красивыми полками и ящиками. Лил дождь (вроде бы), и все должно было идти своим чередом, но как все изменилось! Сегодня утром я с трудом сохраняла самообладание, заказывая еду на ужин и т.д. Но я еще прогуляюсь до Эшема и постараюсь запустить свой мотор. Странно, что никто из нас не хочет никаких гостей. Конечно, к нам со всех сторон угрожают ворваться Партриджи, Молли Гамильтон, американцы, Литтон, Морган, Том, Сэнгеры; нет, оставьте меня, оставьте, – только и я говорю я, – дайте поработать головой.

Боуэн [Хоксфорд] пришла на чай в воскресенье – дешевый предмет сервиза, ведь ее нос напоминает носик чайника, а рот – щель в грубом фарфоре. Она меняется; читает «Блаженство» [КМ] по указке Шанкса; хочет жить в Лондоне и работать, а не танцевать; поспешила уйти, чтобы поиграть с ним в теннис, я полагаю. Я застала их врасплох на берегу реки, когда они купали большую овчарку. «Они взяли пса у здешнего пастуха», – сказала Боуэн со странным ударением или акцентом на слове «они», как будто «они» уже в прошлом, но еще живы. И вот так, под предлогом дрессировки собаки, они продолжают встречаться, что миссис Дедман совершенно не одобряет и что, по словам Сидни, превращает жизнь Шанкса в сплошное мучение; Боуэн впивается когтями, цепляется за него и тянет к себе.

«Жуть!» – сказала я. Бедняга. С нетерпением жду его Коллинза[861]. Продолжение вторника.