Читаем Дневники: 1925–1930 полностью

Вчера вечером вернулись домой из Кассиса, вернее, из Арля. Жарче отдыха у меня еще не было. Но отличается он и другими вещами, например тем, что мы провели время наедине с Ванессой и Дунканом, а еще я практически стала землевладелицей. Во всяком случае, окна уже мои. Да, я почти купила «La Boudard» (не уверена, как правильно пишется) и заключила контракт, чтобы ездить туда всего за £2.10 в месяц[881]. Это означает бесконечное множество дел – возможно, кардинальные перемены, как и всегда – при покупке дома. Уже сегодня утром я представила себе, скажем, далекий островок, зато свой собственный, и сразу прикипела к нему. Этот образ символизирует жару, тишину, полную отчужденность от Лондона; море; поедание пирожных в новом отеле Ла-Сьота; поездку на машине в Экс-ан-Прованс; обед в гавани; наблюдение за приплывающими рыболовецкими суднами; разговоры с людьми, которые никогда обо мне не слышали и считают меня старше, уродливее и хуже Нессы во всех отношениях. У нас было странное душевное, но в то же время какое-то нервное, счастливое, свободное, а еще почему-то сдержанное общение с ней и Дунканом. Приобретение дома также означает покупку французских книг в Тулоне и хранение их в моей прекрасной прохладной комнате в лесу; Леонарда в рубашке с короткими рукавами; восточную частную жизнь для нас обоих; бабье лето с длинными световыми днями; большое количество дешевого вина и сигар; постоянные встречи с Карри, Крутерами и другими странными личностями[882] – все это означает для меня необходимость сделать в «Boudard» панорамные окна.

Я уже забыла детали поездки. Мы пробыли там неделю, приехав на день раньше, чем нас ждали; как ни странно, то же самое произошло и в прошлом году. Там был Дункан в своей голубой рубашке; Анжелика и Джудит[883] делали уроки на террасе. Каждое утро Несса отвозила мисс Кэмпбелл[884] в город и возвращалась с едой. Я написала небольшую статью о Каупере[885], но на жаре и в окружении черно-белых бабочек с трудом подбирала слова. Впервые в жизни мы с Л. проявили расточительность, купив письменный и обеденный столы, сервант и посуду для Родмелла. Это доставило мне удовольствие, а еще я чуть было не вышла из себя из-за превосходства Нессы почти во всем. «Завтра приедет мой старший сын; да, он самый многообещающий молодой человек в Кингс-колледже, который, к тому же выступил на ужине “апостолов”». Противопоставить этому я могла лишь то, что «заработала £2000 на “Орландо”, оплатила нашу с Леонардом поездку, а если захочу, то куплю здесь дом». На что она ответила (все тем же невнятным тоном), что «я, по сравнению с вами, неудачливая художница, которая едва способна заплатить натурщицам». «Помнишь, как ты за чем-то ходила в город» – эти древние воспоминания Дункан разделить не может. Он был божественно очарователен и боготворил Нессу. Я понемногу описываю разные чувства, составляя своего рода попурри, а сейчас побегу за своими книгами к Райли[886], если успею.


Далее Вирджиния начинает новую тетрадь (Дневник XIX).


Вопреки всем законам, я собираюсь сделать эту тетрадь первым томом дневника, хотя сегодня, как назло, даже не первое число. Но в этом виноват календарь. Я не могу больше писать в тетрадях, листы которых испорчены. Не знаю, как их хранить. У этого переплетенного тома есть шанс дожить до конца года. А еще его можно поставить на полку.

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное