Дневники: 1925–1930

Сегодня достроили церковь и убрали строительные леса. Я с определенным интересом и восхищением читаю Р. Леманн[1148] – у нее ясный и жесткий ум, время от времени пытающийся обуздать поэзию, но я, как обычно, потрясена механистичностью художественной литературы; замах на фунт – удар на пенни. И все же я не вижу другого применения ее таланту. Все эти книги ничего не значат – они вспыхивают ярким светом тут и там, но и только. Однако у нее, как мне кажется, есть то, чего не хватает мне, – умение рассказывать историю, развивать сюжет, прописывать персонажей и так далее.

Сегодня Энни предложила мне пресс-папье фирмы «Strachan» [?] из Шотландии в обмен на то, что мы оплатим ее поход к окулисту.

2 сентября, вторник.

Я шла по тропинке с Лидией. «Если это не прекратится, – сказала я, имея в виду горький привкус во рту и давление, будто мне на голову надели металлическую звенящую клетку, – значит, я больна; да, весьма вероятно, я разбита, больна, мертва. Черт побери!». Тут я упала, сказав: «Как странно – цветы». Смутно чувствовала и понимала, что Мейнард внес меня в гостиную; видела перепуганного Л.; сказала, что пойду наверх; сердце выпрыгивало из груди; боль; дома стало хуже; силы покинули меня, как при анестезии газом [эфиром]; я потеряла сознание; потом открыла глаза, увидела стену и все остальное; снова увидела жизнь. «Странно!» – сказала я, лежа в гостиной и постепенно приходя в себя. В 11 часов вечера смогла доползти до кровати. Сегодня, во вторник, я в пристройке; придет Этель – величественная старуха!

Однако это столкновение со смертью было поучительным и странным. Проснись я перед каким-нибудь божеством – сжала бы кулаки и пришла в ярость. «Я вообще не хочу здесь быть!» – вот что пришлось бы воскликнуть. Интересно, так ли чувствуют себя люди, умершие насильственной смертью. Если да, то представьте только, что творится на небесах во время войны.

Думаю, можно было бы написать фантазию под названием «Размышления при виде паука-долгоножки». Один только что прополз (я пришла из пристройки в дом, потревожив тем самым Л. и Энни) по новым брошюрам, на которых я должна расписаться 600 раз[1149]. Это место – единственное, куда падает солнечный свет, – должно быть, понравилось ему. Да, но люди не любят долгоножек, ведь они вредят растениям. Люди посягают на их очень немногие удовольствия. Как люди относятся к насекомым?

На меня вдруг нахлынули воспоминания о том, как во время других болезней я тайком от сиделки взяла и спрятала лист бумаги – мое желание писать было огромно.

Пожалуй, я использую эти последние страницы, чтобы подвести итог нашим делам. Набросаю эскиз.

Если оставить в стороне тему Нелли, которая мне порядком надоела, то сейчас мы гораздо свободнее и богаче, чем когда-либо. В течение многих лет у меня не было ни лишнего фунта, ни удобной кровати, ни мягкого стула. Сегодня утром Хаммонд [мебельщик из Льюиса] доставил четыре идеальных кресла – можно не переживать.

Я редко вижусь с Литтоном, это правда. Причина в том, что мы, полагаю, не вписываемся в его вечеринки, а он – в наши, хотя при личных встречах все как обычно. Но что значат друзья, с которыми видишься только восемь раз в год? Мои отношения с Морганом традиционно носят нерегулярный характер. Мы все прекрасно понимаем жизнь и редко делаем то, чего не хотим. Мои отношения с Беллами свежи, плодовиты, интимны. Джулиан и Квентин сильно меняются. В этом году К. потрепанный, непринужденный, естественный и одаренный; в прошлом году он был щеголеватым, привередливым и жеманным. «Chatto & Windus» публикуют Джулиана[1150]. Что касается Нессы и Дункана, ничто, как по мне, не может разрушить их свободные отношения, ибо они богемны. Мое стремление в этом направлении усиливается – несмотря на громкую славу (она утихла после 15 июля; сейчас у меня фаза безвестности; я не писатель; я ничто; но я вполне довольна), меня все больше и больше привлекает раскованность, свобода, возможность ужинать в любой комнате. Этот ритм (я всегда говорю, что пишу «Волны» в соответствии с ритмом, а не с сюжетом) гармонирует с ритмом жизни художников. Таким образом, легкость, потрепанность и удовольствие мне обеспечены. С Адрианом я не вижусь. С Мейнардом общаюсь постоянно. Саксон давно пропал. Меня слегка отталкивает отсутствие у него великодушия, и все же я не прочь ему написать. Возможно, так и сделаю. Джордж Дакворт, чувствуя дыхание смерти, приглашает Нессу на обед; хочет вновь ощутить прежние сентиментальные чувства. В конце концов, мы с Нессой – его единственные живые родственницы. Странный крик прилетающих грачей. Рискну предположить, что прелести снобизма с годами сходят на нет – мы сделали – нет, – «мы добились успеха» – вот его стандартная фраза.