Дневники: 1925–1930

Моему эскизу не хватает объема. Есть Вита. Она вернулась из своего итальянского турне и была здесь на днях с двумя сыновьями; пыльная машина; пляжная обувь, флорентийские подсвечники, романы и т.д. – много чем еще были завалены сиденья. Я представляю своих друзей фарами. Одни подсвечивают мне поле, другие – холм. С их помощью я расширяю свои горизонты.

Далее Вирджиния начинает новую тетрадь (Дневник XX). Титульный лист подписан:

Монкс-хаус

Родмелл

8 сентября, понедельник.

Знаменую свое возвращение к жизни, то есть к писательству, тем, что начинаю новую тетрадь, как раз в день рождения Тоби. Ему бы сегодня исполнилось, кажется, 50 лет.

После приезда сюда у меня, как обычно, – ох уж это «как обычно», – разболелась голова, и я лежала совершенно без сил, словно выжатый лимон, на своей кровати в гостиной вплоть до вчерашнего дня. Теперь я снова на ногах и работаю; в голове у меня только одно – картина того, как я бросила вызов смерти в саду.

Однако фраза, которой я должна была начать новый дневник, такова: «Никто никогда не работал так усердно, как я». Я воскликнула это только что, наспех пробежавшись по своей 14-страничной статье о Хэзлитте. Было время, когда я писала подобные вещи за день. А теперь, отчасти потому что делаю их для Америки и стараюсь готовить материал заранее, я трачу на статьи смехотворно много времени и нервов. По-моему, я начала читать Хэзлитта еще в январе, но до сих пор не уверена, что поразила цель – схватила ту самую суть, которая и есть объект критики. Разумеется, это сложно сделать в любом эссе, ведь целей много, а писать надо коротко и общо. Неважно, отправлю текст сегодня, но у меня, как ни странно, действительно разгорелся аппетит к критике. У меня есть к ней способности, но было бы и желание, если бы только не монотонность работы, шлифовка фраз, пытка…

Вита приезжает завтра; в среду мы едем в Сисингхерст; в четверг накинусь на «Волны». Итак, болезнь привела к двухнедельному перерыву, но, как я часто думаю, периоды тишины, раздумий и составления большего количества планов, чем получится реализовать, плодотворны. Я перенапрягла свой разум.

В любом случае это самое счастливое лето с тех пор, как у нас появился Монкс-хаус; самое приятное. По словам Перси, приводившего в порядок могилу Хоксфорда, какой-то конезаводчик купил ферму Бинг-Стэмпера, и теперь в нас снова трепещет надежда, что земля по-прежнему будет покрыта травой, а не застроена. Энни ежедневно удивляет нас своей любезностью, ловкостью и сочувствием – самый убедительный, как по мне, аргумент в пользу приходящих слуг. Вчера я дала объявление в «Time & Tide[1151]» – но тсс-с-с! Необходима строгая секретность. Погода стоит сентябрьская, яркая, солнечная, прохладная. У нас есть план превратить мою спальню в гостиную – ради вида из окна. Прятать его изо дня в день – сущее преступление, а пожилым людям нельзя тратить время впустую. Да, я бы не прочь прожить еще одну жизнь – более активную. Так я думала, глядя на гору Каберн и представляя себе чувства взбирающегося на нее сильного молодого человека, у которого есть и жена, и дети, и карьера в Лондоне… Думаю, он был бы политиком, вероятно, индийским госслужащим. Точно не писателем. Такие истории приходят в голову сами собой. Вот еще кое-что: «В 50 лет Пристли скажет: “Почему интеллектуалы мной не восхищаются? Это неправда, что я пишу только ради денег”». Он будет невероятно богат, но комплексы никуда не денутся – по крайней мере, я надеюсь на это. И все же я не читала и, смею надеяться, никогда не прочту ни одной книги Пристли[1152]. А еще (тешу самолюбие) мне пришло письма от мистера Спендера[1153], в котором говорится, что моя похвала ему важнее, чем похвала любого критика, и он шлет свои стихи. Кстати, я придумала кличку для Беннета и Пристли – «торговцы письмами».

24 сентября, среда.

Я снова встала на ноги и хотела бы сказать, что роман послужил мне опорой, но боже мой – как много было людей, которые пытались выбить почву из-под ног! Кажется, именно в тот день, когда я сделала последнюю заметку – да, Л. и Перси как раз переставляли мебель в гостиной, – в окне показались Мэри и Барбара [Хатчинсон], напоминающие маленькие пузырьки с лекарствами. Как же я рассердилась! Потом были Элис Ричи, Вулфы, Морган, вечеринка в Чарльстоне, Лондон, а еще две занятные женщины, мисс Ибботсон и миссис Старр[1154].

– Я двоюродная сестра Флоренс Найтингейл, – сказала миссис Старр.

Когда я ответила, что тоже состою с ней в родстве, ее глаза забегали еще сильнее.

– Я не умею готовить омлеты, – заявила мисс Ибботсон, жалобно и в то же время раздраженно обращаясь к миссис Старр.