Читаем Дневники: 1925–1930 полностью

– Да уж, подавать горелое никуда не годится, – сказала миссис Старр.

– Полагаю, вы мне поможете, – ответила мисс Ибботсон, которая, кстати, обанкротилась. – Нищим выбирать не приходится, – сказала она, – вот почему я снова ищу работу.

Когда-то мисс Ибботсон владела двумя автомобилями и сдавала их в прокат в Лондоне, но не выдержала конкуренции с мужчинами и к тому же заболела. Она и сейчас выглядит очень худой, изможденной; на ней был маленький вельветовый жакет и довольно грязная белая рубашка; красный карманный платок; плотные штопаные чулки и массивные туфли. Миссис Старр была одета в голубое шелковое платье и соломенную шляпу. Она упрекнула мисс И. за неуверенность в себе.

– Будь у меня испытательный срок, – повторяла мисс И.

– Вы очень быстро освоитесь, – отрезала миссис С.

– Я не сильна в готовке, – сказала мисс И., – и предпочла бы убираться.

– Нет, уборкой займусь я, – ответила миссис С., – а вы – кухней.

Обмен замечаниями свидетельствовал о том, что это явно не первый их спор, но я понятия не имею, как и почему миссис С., такая лаконичная и хитрая, умудрилась сработаться с мисс И., такой безумной, с большими голубыми глазами и пристальным взглядом.

Их окутывала неописуемая аура гнусности, нестабильности, мнительности, непостоянства. Думаю, они поняли, что мы их в миг раскусили и что это место не для них.

– Мы питаемся салатом, – сказала миссис С., – хотя я не вегетарианка.

И, разумеется, в их коричневой холщовой сумке, которую они отставили, нашлось несколько листьев салата, завернутых в бумагу.

Мисс Риветт-Карнак – отпрыск знатной индийской семьи, которая позволила ей жить в Уимблдоне с матерью на фунт в неделю[1155]. Она прошла через многое: общественную работу, общежития, управление клубами. Ей около тридцати пяти; идеальная леди, достаточная легкомысленная, чтобы не быть зазнайкой; ее заботит лишь кров, зарплата и немного свободного времени для себя. Она может нам подойти и даже превзойти миссис Уолтер. Боже, на ее долю и правда выпало много страданий. Возможно, она мстительная, язвительная, измученная, мечтающая, изголодавшаяся по счастью.

«Можно ли как-то снизить нашу популярность?» – спрашиваем мы себя. Если я, например, покрашу волосы Леонарду, вынудит ли это его мать, Беллу[1156], Тома[1157], Гарольда [Вулфа], Дороти Бюсси, Элли Рендел и Кэ Кокс перестать ездить к нам в гости?

Когда я вчера предложила мисс Риветт-Карнак £50, это казалось пустяком, ведь мне платят столько за 2000 слов. Однако пять лет назад £50 были солидной суммой. Как же обесценились для меня деньги! Их девальвация – один из самых любопытных феноменов моего сознания.

Прекрасный сентябрьский день после нескольких дней очень неприятной ноябрьской погоды; ласточки носятся над полем; Перси спрашивает, будет ли завтра так же; если да, он подстрижет газон. Есть подозрение, что пчелы продолжают трудиться. Возможно, сегодня вечером мы с Л. будем собирать мед. Л. и Перси, словно Трим и дядя Тоби[1158], весь день чинили забор, а я гуляла по холмам. Несмотря на то что у нас идеальный участок, я все еще делаю вид, вернее, воображаю, будто дома вдалеке – это стога сена.

Я читаю Данте и в данный период жизни предпочитаю растягивать процесс. На одно произведение уходит неделя. Я не тороплюсь.

Наши друзья не оставляют нас в покое. Том Элиот, например, спрашивает: «Когда вы вернетесь?». А вот мисс Бартлетт [неизвестная]: «Можно ли нам прийти на чай?». Такими темпами от моей двухмесячной передышки ничего не останется. Думаю, следующий август я проведу в Нортумберленде[1159].


29 сентября, понедельник.


Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное