Дневники: 1925–1930

Таким образом, все последние дни были полностью испорчены стараниями и рвением наших друзей. Когда приходится накрывать стол, собирать свежие цветы, расставлять стулья и принаряжаться к приходу гостей в час или в четыре, все остальные части дни оказываются испорчены. Пожалуй, семья Л. была особенно активна. Все так напряженно, так нереально; мои слова сильно расходятся с чувствами; их стандарты отличаются от моих как небо и земля; я постоянно напрягаюсь, пытаясь угостить подходящими пирожными, подобрать подходящие шутки, проявить заботу и внимание. Разумеется, все часто идет не по плану, как, например, в пятницу. Гарольд, который мне наиболее симпатичен, поведал историю о нравах Вулфов – о том, как Филипп в ярости выломал дверь в спальню служанки, потому что по ее вине в постели жены протекла грелка и она отказалась идти менять белье. Миссис Вулф – самая тщеславная из женщин; старушка, которая сбивает с толку своими эмоциями, эгоизмом и самомнением, – приняла это на свой счет; начала раздраженно и язвительно отстаивать свои методы воспитания; и в очередной раз хвалила саму себя за то, как замечательно она управлялась со столькими детьми, когда их семья осталась без отца и без гроша в кармане. В такие моменты она, естественно, требует признания своих достоинств и не успокаивается до тех пор, пока я не изумлюсь, не воскликну что-нибудь о ее поразительном бескорыстии и мужестве и не признаю, что нрав Вулфов – это всего-навсего признак их интеллекта. Тут уж я не могу не заметить, насколько они все омерзительны и надоедливы – неисправимый средний класс. Мое эстетическое чувство протестует сильнее всего: как же они порочат мой дом и сад; как же от них несет Эрлс-Кортом и гостиницами; как ужасно неуместно, дурно, по городским меркам нарядно и безвкусно они смотрятся на террасе, среди яблонь, овощей и цветов! Но вот я прикована к ним так же крепко, как Прометей к своей скале, чтобы мой день, пятницу 26 сентября 1930 года, разнесли на куски, изуродовали, опорочили и опошлили. А самое неприятное в этом то, что нет никакого выхода – способа заставить старую миссис Вулф потупить взгляд и почувствовать, что ей не рады; она, столь «болезненно чувствительная», так любит пирожные, так неспособна организовать свой досуг, так совершенно безразлична к моим чувствам или друзьям. Она высасывает все силы, словно вампир, и требует невероятного внимания, сочувствия с моей стороны, а сама сидит у камина в своих потрепанных мехах, уродливом чепце и больших сапогах, с обвисшими щеками, красным носом и дешевыми серьгами, со своими рассказами об Уэртинге; об очаровательном докторе Ватсоне и других милых людях; о том, что она будет ездить в Уэртинг каждый год и приходить к нам на чай. Господи боже! Сколько же девичьих судеб поломано такими вот женщинами! Как огромна их фальшь, пронизывающая всю жизнь, словно сеть! Какая же гниль скрывается под всей их внешней приторностью – словно сгнившая изнутри груша!

И все же у меня нет причин называть себя человеком, подвергшимся жестокому обращению. Да, потому что я вижу дальше своего носа. Но позвольте отметить, что старость будет сносной, только если есть прочный фундамент, а не одни лишь сплетни, пирожные и претензии на сочувствие. Даже представить себе не могу, что хоть на один день стану подобным бременем для Квентина, Джулиана и Анжелики! Уж лучше пойду в Британский музей (это один из тех визуальных образов, которые не имеют смысла при прочтении, зато абсолютно точно передают мое состояние).

Родмелл полон происшествий, драм и, как мне порой кажется на равнине по пути домой, красоты и величия. Эпилептик мистер Фирс умер в четверг. Он был заперт в своей комнате в течение нескольких недель, а потом сбежал в Саутхиз и явился к Томасам, чтобы пожаловаться священнику[1160]. Одной из претензий было то, что миссис Дедман[1161] якобы украла часть его сада, и ходят слухи, в которые я охотно верю, будто это не выдумка. Вот она стоит посреди улицы – зловещая, мрачная, хищная, хваткая, недовольная. Потом в окно стучит врач; кому-то на улице стало плохо, и его занесли в дом. Это была мать миссис Эмери[1162], заводчицы собак. Сейчас она, возможно, лежит при смерти, а ее мужа надо прокатить на машине, пока хоронят мистера Фирса, чтобы отвлечь от мыслей о смерти. Отвратительный день, холодный и промозглый; опадают листья и яблоки; цветы поникли из-за дождей; гора Каберн скрылась в тумане. Однако я все неплохо описала и действительно не могу назвать себя жертвой дурного обращения.

Великая дипломатическая игра с Нелли началась. Я сказала доктору Макглашэну, что мы готовы платить ей зарплату, но не возьмем к себе, пока она не поправится[1163].

1 октября Вулфы отправились на семейный обед в Чарльстон, куда приехал Джордж Дакворт вместе с женой и сыном. 4 октября Вулфы вернулись на Тависток-сквер.