Дневники: 1925–1930

Сейчас я получаю слишком много писем, чтобы на них отвечать. На чай приходила Эдит Ситуэлл, прозрачная как белая кость, которую можно найти на вересковых пустошах, с камешками цвета морской воды на ее длинных хрупких пальцах, которые кажутся еще более тонкими в моих руках и напоминают сложенный веер. У нее блеклые глаза, похожие на драгоценные камни; в ветреный мартовский день она пришла в трехслойной хлопчатобумажной юбке в красную крапинку. Она прищуривает глаза, издает странные смешки, напоминая мне тем самым Фишеров [двоюродные сестры ВВ]. Вся такая худая и заостренная; нос вытянут как у крота. Она назвала меня великой писательницей, и это порадовало. Говорит, что очень чувствительна ко всему, что есть в людях и книгах. Она рассказывала о своей матери, богохульствовавшей в детской, истеричной, ужасной, подстрекавшей Эдит убивать мотыльков. «И никто не может совладать с ней», – сказала Эдит, которая гордится своей анжуйской кровью[562]. Она – любопытный и очень интересный экземпляр: вся такая чувствительная, бледная, ласковая, одинокая, вынужденная спешить (в ней есть что-то призрачное и угловатое) домой в Бейсуотер, чтобы помочь приготовить ужин. Она сказала, что хотела бы вставить в свои тексты большие фрагменты или иллюстрации по психологии, описать людей, которые вместе ужинают, и т.д., но у нее нет знаний о человеческой натуре, – только эти внезапные насыщенные стихи, которые, кстати, она мне прислала. В другую эпоху она была бы монахиней-затворницей или эксцентричной одинокой деревенской старой девой. Именно причуды нашего времени вытащили ее на сцену мюзик-холла. Она выходит в свет со всей робостью и изысканностью старой девы-аристократки.

30 марта Вулфы отправились в месячный отпуск, поехав через Париж в Кассис, где они опять остановились в отеле “Cendrillon”, хотя большую часть времени проводили с Беллами и Дунканом Грантом на вилле “Corsica”. 6 апреля они сели на поезд из Тулона в Рим, а на следующий день отправились в Палермо, где провели пять дней, прежде чем поехать в Сиракузы. На обратном пути Вулфы провели три ночи в Неаполе и неделю в Риме, вернувшись домой на Тависток-сквер поздно вечером 28 апреля. В своих письмах Вирджиния подробно описывает их путешествие (см. ВВ-П-III, №№ 1741–1747).

1 мая, воскресенье.

В четверг вечером мы вернулись из Рима, из той другой жизни, которой я бы хотела жить всегда. В Италии совершенно отличная от здешней жизнь. Там я была никем, человеком без имени, призвания и происхождения. И вокруг не только завораживающие ландшафты, но и другие красоты. Едва ли я когда-то получала столько удовольствия в течение одного месяца. Какой способностью к наслаждению обладает человек! Мне нравилось все. Жаль, что я так невежественна в итальянском языке, искусстве, литературе и т.д. Однако сейчас я не могу ни записать все подробности, ни углубиться в огромную, вспыхнувшую во мне массу чувств. Вернувшись в 23:30, мы обнаружили Нелли в постели с какой-то загадочной болезнью почек. Нас как будто посадили в клетку, в банку с кофе; все было банкой. И тут я вспоминаю, что выходит моя книга. Люди назовут меня черствой и много чего наговорят. Если честно, мне, похоже, теперь все равно – даже мнение друзей не волнует. Не уверена, что это хорошо. При первом прочтении я была разочарована. Потом мне роман понравился. В любом случае это лучшее, на что я способна. Но надо ли читать свои книги, когда они уже напечатаны, да еще критически? Радует, что, несмотря на сложность, манерность и прочее, мои продажи неуклонно растут. До публикации мы уже продали 1220 экземпляров и, уверена, продадим еще примерно 1500 штук, что для писателя вроде меня совсем неплохо. И все же, в доказательство своей искренности, я переключаюсь на мысли о совершенно других вещах и забываю, что роман выйдет в четверг. Л. никогда не переживает о своих книгах. Вита возвращается в пятницу. Я злюсь на Клайва за сплетни о моем письме Нессе[563]. Погода прекрасная, прохладная, ясная; мы ужинаем вне дома, нанимаем поденщицу.

5 мая, четверг.