Дневники: 1925–1930

Грядут великие перемены в нашей жизни. Можно поехать в Бодиам[612], в Арандел[613], исследовать холмы Чичестера[614], расширить в своем сознании одну любопытную вещь – карту мира. Полагаю, это разрушит одиночество и, разумеется, поставит под угрозу абсолютную неизвестность. У Кейнсов тоже это есть, но в меньшей степени. Несса считает, что от неизвестности не останется и следа. У нее злобное мнение насчет Кейнсов. Она предсказывает их всевозможные потери и при этом испытывает некоторое удовольствие. Пришел Леонард – рассказала ему о буре, телефонах и Пинкер. А еще Сивилла, которая не давала мне покоя три месяца подряд, вдруг пишет, что ей «нездоровится», и приглашает на чай. Нет, не хочу. Сейчас мне надо быстро одеться для вечеринки Клайва, где я увижусь с Кори [Беллом], Нессой, Дунканом и Кристабель; на этой неделе много приглашений, но завтра я пропущу Лидию и Стравинского[615]; меня успокаивает своего рода философская мысль: я как-нибудь устрою вечер для себя и получу странное удовольствие от того, что буду одна, наедине с воображением. Надо отложить дневник и написать Сивилле. Если повезет, на этой неделе продажи «Маяка» достигнут отметки в три тысячи штук.

23 июля, суббота.

Лондонский сезон близится к концу. В среду я еду к Этель в Дьепп (горжусь тем, что снова пересеку Ла-Манш), затем вернусь в Ньюхейвен, где меня, возможно, встретит моя собственная машина. С момента последней записи я неплохо научилась водить, по крайней мере за городом. На оборотной стороне листа я пишу инструкцию по запуску автомобиля. У нас есть симпатичная небольшая закрытая машина, на которой мы можем проехать тысячи миль. Она темно-синяя, почти черная, с бледной окантовочной линией. Жизнь, полагаю, дает мне это за то, что я написала «На маяк» – книгу, которая уже разошлась тиражом в 3160 экземпляров; до полного забвения цифра должна доползти до 3500, что переплюнет продажи любой другой моей книги.