Дневники: 1925–1930

Около десяти часов вечера вторника несколько очень длинных и заполненных людьми поездов (наш с госслужащими) отправились с вокзала Кингс-Кросс[596]. Мы ехали с Витой, Гарольдом и Квентином. «Рискну предположить, что это Хатфилд[597]», – сказала я, куря сигару. «А это Питерборо[598]», – чуть позже прокомментировал Л. Пока не стемнело, мы продолжали смотреть на небо, мягкое и пушистое, с одной звездой над Александра-парком[599]. «Вита, смотри, это Александра-парк», – сказал Гарольд. Николсонов клонило в сон; Гарольд свернулся калачиком, положив голову на колено Виты. Она была похожа на спящую Сапфо[600] Лейтона[601]; мы проехали центральные графства страны; надолго остановились в Йорке. Потом, часа в три, мы достали наши сэндвичи, а когда я вернулась из туалета, то увидела, что Гарольд оттирается от соуса. Потом он разбил фарфоровую коробку для сэндвичей. Тут Л. не выдержал и рассмеялся. Потом мы снова задремали, или это были только Николсоны, потом миновали железнодорожный переезд, у которого выстроилась длинная вереница моторных омнибусов и автомобилей – все с включенными бледно-желтыми фарами. До сих пор пестрое небо постепенно становилось серым. Мы приехали в Ричмонд около 15:30; было холодно, а Николсоны поссорились, как сказал Эдди, из-за багажа Виты. Мы поехали на омнибусе, увидели огромный замок («Кому, интересно, он принадлежит?!» – сказала Вита, которая интересуется замками). В новых передних окнах, по-моему, горел свет. Все поля были усыпаны июньской травой и растениями с красными соцветиями, еще не налившимися цветом и бледными. Бледными и серыми были также маленькие непритязательные йоркширские фермы. Когда мы проезжали мимо одной из них, фермер, его жена и сестра вышли из дома, опрятно одетые и наглухо застегнутые, как будто они шли в церковь. На другой уродливой квадратной ферме две женщины выглядывали из верхних окон, наполовину закрытых белыми ставнями. Три омнибуса ехали друг за другом, словно вагоны поезда; один остановился и пропустил остальные; все очень низкие и мощные; нам предстояло миновать огромные крутые холмы. Водитель один раз вышел и подложил небольшой камень под колесо – неадекватно. Вполне могла произойти авария. Было много автомобилей. Их количество внезапно увеличилось, когда мы добрались на вершину Бардон-Фелл. Люди разбивали палатки рядом со своими машинами. Мы вышли и обнаружили, что находимся очень высоко, на вересковой пустоши с лунками для стрельбы по тетеревам. Тут и там виднелись тропинки, а люди уже занимали свои позиции. Мы присоединились к ним и направились к самой высокой точке, откуда открывался вид на Ричмонд. Там, внизу, горел один огонек. Вокруг нас, склон за склоном, простирались долины и вересковые пустоши. Мне вспомнился Хоэрт[602]. Но над Ричмондом, где всходит солнце, висело пушистое серое облако. По золотому пятну мы понимали, где именно сейчас солнце. Было еще слишком рано. Нам пришлось ждать и прижаться друг к другу, чтобы согреться. Рэй [Стрэйчи] завернулась с синее полосатое одеяло размером с двуспальную кровать. Она выглядела большой и по-домашнему. Саксон казался очень старым. Леонард то и дело поглядывал на часы. По пустоши бегали четыре крупных рыжих сеттера. Позади нас паслись овцы. Вита подумывает купить морскую свинку – Квентин посоветовал дикую, – поэтому она время от времени наблюдала за животными. Облака были пористыми, с большим количеством дыр. Возник вопрос: выйдет ли в нужный момент солнце из-за облаков или покажется через одну из этих дыр?! Мы начали беспокоиться. Затем сквозь облака пробились лучи. На мгновение показалось солнце, будто несущееся на огромной скорости; мы достали свои затемненные очки; увидели пылающую красную кромку; в следующее мгновение она скрылась за облаками; от них исходили красные полосы; потом только золотистая дымка, которую можно увидеть и без затмения. Время шло. Мы чувствовали некоторое разочарование; смотрели на овец; они не проявляли страха; сеттеры носились по кругу; все стояли длинными рядами, гордо глядя вверх. Мне пришло в голову, что мы похожи на древних людей на заре цивилизации, на друидов в Стоунхендже (первые лучи осветили эту мысль, потом она поблекла). Позади нас было огромное голубое небо в облаках. Оно еще сохраняло свой цвет, но постепенно тускнело. Облака бледнели; красновато-черный цвет. Внизу, в долине, была необыкновенная мешанина красного и черного; там горел один-единственный огонек; все было подернуто дымкой; очень красиво и даже изысканно. Из-за облаков ничего не было видно. Прошло 24 секунды. Потом мы снова оглянулись и посмотрели на синеву, и очень-очень быстро цвета поблекли; становилось все темнее и темнее, как перед бурей; свет постепенно исчезал; мы называли это тенью и думали, что уже почти все – конец, – как вдруг свет померк. Мы обомлели. Все исчезло. Никаких цветов. Земля была как мертвая. Удивительный момент, а уже в следующий, когда как будто начали убирать заслонку, облака снова обрели цвет, только искрящийся и эфирный; свет вернулся. Когда он погас, у меня возникло острое ощущение какого-то поклонения, как если бы что-то поставило нас на колени и внезапно подняло обратно, когда появились цвета*. Они удивительно легко, быстро и красиво вернулись в долину и окрасили холмы сначала чудесным эфирным сиянием, а позже, к нашему облегчению, привычными тонами. Это похоже на выздоровление. Впечатления куда сильнее, чем ожидалось поначалу. Мы видели мертвый мир. Ощутили власть природы. Наше величие тоже казалось очевидным. А потом мы снова стали как Рэй в одеяле, Саксон в кепке и т.д. Мы жутко продрогли. Замечу, что по мере затмения холод усиливался. Люди выглядели мертвенно бледными. Потом все кончилось до 1999 года. Осталось привычное ощущение комфорта; много света и цвета. Какое-то время казалось, что именно этого и хочется, но потом, когда все вернулось на круги своя, стало не хватать чувства облегчения и передышки, которое сопровождало возвращение света. Как мне выразить эту тьму? Внезапное, неожиданное погружение; власть неба; наше собственное величие; друиды, Стоунхендж и скачущие рыжие псы – все это было у нас в мыслях. Впечатлило и то, что нас вытащили из лондонской гостиной и отправили на самые дикие вересковые пустоши Англии. Что касается остального, я помню, как пыталась не заснуть в садах Йорка, пока Эдди болтал и уснул сам. В поезде я тоже задремала. Там было жарко и весело. Полный вещей вагон. Добрый и внимательный Гарольд; раздражительный Эдди. «Ростбиф с кусочками ананаса», – сказал он. Домой мы вернулись примерно в 20:30.