Читаем Дневники: 1925–1930 полностью

Сейчас я вырвусь на мгновение из того, что Морган называет «жизнью» и кое-что по-быстрому запишу. В последнее время заметок совсем мало; жизнь – водопад, лавина, поток; все вместе. Я считаю, что в целом это наша самая счастливая осень. Очень много работы; пришел успех; жизнь легка; а что еще, спрашивается, нужно?! По утрам, с десяти до часу, я усердно работаю. Пишу так быстро и много, что не успеваю отпечатать написанное до обеда. Полагаю, главное событие этой осени – «Орландо». Ничто другое не вызывает у меня таких чувств – если только написание критики по утрам, и то не всегда. Сегодня приступила к третьей главе. Научилась ли я чему-нибудь? Боюсь, это прозвучит как шутка, но мне нравятся простые предложения и, разнообразия ради, их внешняя привлекательность. Конечно, мои краски жидковаты и пока размазаны по холсту, но я планирую закончить черновик к 7 января (наверное), а потом буду переписывать.

Приходит Вита; приходит Дотти; от Клайва нет отбоя; Том; Роджер; у нас проходят «блумсберийские» вечера; впервые трачу деньги на кровать, на пальто (о покупке которого теперь жалею); испытала восхитительное чувство достатка, когда на днях в Лонг-Барне дала Лоуну [дворецкому] пять шиллингов чаевых за ночлег. Но психология денег – странная штука; траты не доставляют мне особого удовольствия. У меня вроде бы все есть, но я переживаю из-за расточительства и собираюсь купить вечернее платье, о чем тоже беспокоюсь. Я отказалась от приглашения Сивиллы, зато дала положительный ответ Этель [Сэндс]. Молодежь пишет обо мне в своих абсурдных книжонках. Домашний быт, то есть Нелли, на вес золота.

Отчет краток, потому что мне еще нужно написать много писем, а мысли, которые тяготили меня, когда я садилась за стол, улетучились.

На днях я довела Виту до слез; случайно; неосознанно. «Ненавижу, когда мне скучно», – сказала я о Кэмпбеллах[683] и Валери Тейлор, а это, по ее мнению, означает, что мне надоест и она.


30 ноября, среда.


Я только что была наверху и примеряла шляпку (18 шиллингов и 11 пенсов), которую купила в универмаге «B&H[684]» (так его называют), чтобы надеть завтра на званый обед у Сивиллы. За эти деньги можно купить хорошую ночную рубашку. Потом в автобусе я услышала рассуждения мужчины о качестве и состоянии джентльменства; «вы бы называли меня сэром, а я вас – мадам». Это он сказал работящей женщине, немолодой пышечке с ребенком на руках. «Уже больше восьми», – сказала она кондуктору, которого называла молодым человеком, а он ее – «мамочкой». Это похоже на Диккенса, или Шекспира, или обычного английского кокни[685]; как бы то ни было, я обожаю подобные сценки и сразу чувствую на сердце тепло.

Повторюсь, это очень счастливая осень. Мы подняли Нелли зарплату на £5 – по этой или какой-то другой причине она постоянно в хорошем настроении и весьма добра. Вчера вечером сама предложила уборку. Считает, что это справедливо, ведь мы ее повысили. Не возмущается из-за прихода гостей. Полагаю, недовольство постигнет меня после Рождества, когда придется писать критику; Несса, Вита, Клайв – все в отъезде, но я не дам развиться своей печали. Более того, разве я сейчас не горда собой? Рут Дрейпер[686] восхищается мной; в пятницу я встречусь с ней у Елены Ричмонд. Какое невероятное сочетание! А сегодня вечером я иду на выступление Рут Дрейпер. Обед с Сивиллой; ужин с Этель; новое платье, сшитое из того, которому 100 лет. Это все маленькие волны жизни, которые раскачивают нас вверх-вниз.


1 декабря, четверг.


Короткая заметка о званом обеде; ЛВ ужинает в «Cranium».

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное