Дневники: 1925–1930

Я все еще пишу третью главу «Орландо». Мне, разумеется, пришлось отказаться от идеи закончить книгу к февралю и выпустить ее весной. Нужно больше времени, чем казалось сначала. Я только что продумывала сцену, в которой Орландо встречается в парке с девушкой (Нелл) и идет с ней в комнату на Джеррард-стрит. Там она откроется. Они поговорят. За этим последует одно-два отступления на тему женской любви, что приведет Орландо к ночной жизни и ее клиентам (вот подходящее слово). Потом она увидит доктора Джонсона[693] и, возможно, напишет (я даже хочу процитировать) «Всем вам, дамы»[694]. Так я смогу добиться эффекта летящего времени; затем будет описание горящих фонарей XVIII века и плывущих облаков XIX века. Потом перейду к самому девятнадцатому столетию. Но я об этом еще не думала. Хочу написать все как можно быстрее и сохранить единство стиля, что для этой книги очень важно. Она должна быть наполовину смешной, наполовину серьезной, с яркими вкраплениями преувеличений.

Возможно, я наберусь смелости и попрошу «Times» о прибавке. Но если бы я могла писать для «Ежегодника», я бы никогда не стала работать с другой газетой. Каким же в высшей степени нежданно-негаданным, но всецело захватывающим стал для меня роман «Орландо». Как будто он все отмел в сторону, чтобы появиться на свет. Однако, оглядываясь сейчас на март, я вижу, что по духу, пускай и не в точности, это та самая книга, которую я задумывала как эскападу; дух должен быть сатирическим, а структура необузданной. Именно так.

Да, повторяю я, очень счастливая, необычайно счастливая осень.

Факты таковы: Клайва любит женщина из Лестершира[695], а Мэри любит (возможно) лорда А [неизвестный]. Она хочет вернуть Клайва, чтобы все было как раньше. Клайв забывает ее, и, хотя время от времени у него случаются приступы ностальгии, он свободен от фантазий. Мэри встретила их на Кавендиш-сквер. Рэймонд женится на Валери [Тейлор] (так мы думаем).

22 декабря, четверг.

Вконец заскучав, я открыла на минутку дневник, чтобы сделать себе выговор. Суть общества в том, чтобы осадить человека. Я показушница, заурядность, притворщица; у меня вошло в привычку говорить высокопарно. Пыталась вчера вечером блеснуть у Кейнсов[696]. Но я была не в духе и видела себя насквозь. Дэди верно подметил: «Когда В. позволяет своему стилю взять верх, все только о нем и думают; когда она использует клише, все размышляют над смыслом сказанного». Еще он говорит, что я не владею логикой, а живу и пишу так, как будто пребываю в опиумном сне. И сон этот зачастую обо мне самой.

Сейчас, когда я достигла среднего возраста, а впереди только старость, важно сурово относиться к подобным ошибкам. Иначе я быстро превращусь в эгоистку с куриными мозгами, требующую комплиментов, высокомерную, узколобую, черствую. Дети Нессы (я вечно сравниваю нас и нахожу, что она гораздо человечнее меня, и думаю о ней сейчас с восхищением, в котором нет места зависти, и притаившимся старым детским чувством, что мы вместе против целого мира; и я горжусь ее триумфальными победами во всех наших сражениях; как же невозмутимо, скромно, почти незаметно она прокладывает себе путь к очередной цели, окруженная своими детьми; и лишь какая-то особенная нежность (трогательная черта) выдает ее удивление от того, сколько ужасов и печалей она благополучно миновала…

И сон этот зачастую обо мне самой. Чтобы исправиться и забыть о своей резкой нелепой никчемной натуре, репутации и прочем, надо читать; встречаться с новыми людьми; больше думать; писать логичнее; но прежде всего заняться работой и соблюдать анонимность. Молчать на людях; быть тихоней, а не выставлять себя напоказ; «соблюдать предписания», как говорят врачи. Прошлой ночью это была довольно бессмысленная вечеринка, и Ф.Б., я думаю, согласен.

В канун Рождества Вулфы отправились поездом в Льюис и на оставленной там ранее машине поехали в Чарльстон, где провели три ночи, после чего вернулись в Монкс-хаус. Беллы были в отъезде и встречали Рождество с овдовевшей матерью Клайва в Уилтшире.

1928