Дневники: 1925–1930

Искусство непринужденной беседы; много людей. Буги Харрис[687]; Морис Бэринг. Б.Х. «знает всех», то есть никого. «Фредди Фоссл [неизвестный]? О да, я его знаю». Знает леди такую-то; со всеми он якобы знаком; не может признаться, что кого-то не знает. Начищенный, отполированный любитель званых ужинов. Римский католик. В середине беседы М. Бэринг говорит: «Сегодня утром скончалась леди Бивербрук[688]». Сивилла отвечает: «Повторите еще раз». «Но ведь Б.М. [неизвестный] вчера с ней обедал», – говорит Буги. «Что ж, газеты сообщают о ее смерти», – говорит М.Б. Сивилла отвечает: «Но ведь она еще совсем молодая». Лорд Айвор попросил меня встретиться с молодым человеком, который женится на его дочери. «Я знаю лорда Айвора», – говорит или должен был сказать Буги. «Странно все это», – говорит Сивилла, оставляя попытки смириться со смертью юной девушки. Теперь о париках. «Парик леди Чарли [неизвестная] обычно завивал палубный матрос, причем до того, как она проснется, – говорит Буги. – О, я знал ее всю жизнь. Плавал с ними на яхте. Брови леди … падали в суп. Сэр Джон Кук [неизвестный] был таким толстым, что ему помогали вставать. Однажды ночью он упал с кровати и пролежал на полу 5 часов, будучи не в силах пошевелиться. Б.М. прислал мне с официантом грушу и длинное письмо». Разговоры о домах и эпохах. Очень гладкие и поверхностные разговоры; пыталась узнать людей, а не услышать что-нибудь интересное. Щеки Буги ежедневно гладко выбриты.

20 декабря, вторник.

Это почти самый короткий день и, возможно, самая холодная ночь в году. Мы в самом сердце жуткого мороза. Я вижу черные атомы в чистом воздухе, но по какой-то причине никогда не могу описать их так, как мне хочется. Тротуар был весь белый от крупных снежных хлопьев, когда я на днях возвращалась домой с Роджером и Хелен; возвращалась от Нессы вечером в прошлое воскресенье – в последний раз, боюсь, на много месяцев вперед. Но у меня, как обычно, «нет времени»; позвольте перечислить то, чем я должна заниматься этим зимним вечером, пока Леонард читает последнюю лекцию[689], а Пинкер спит в кресле. Я должна читать рассказ Багеналь[690], пьесу Джулиана, письма лорда Честерфилда[691], а еще написать Хьюберту [Хендерсону] (по поводу чека из «Nation»). У меня в голове иррациональная шкала ценностей, которая ставит эти обязанности выше обычной писанины.

Ангус наконец-то уходит; у нас был еще один в каком-то смысле неприятный разговор в типографии, когда он прервал увольнительную речь Л. своим собственным заявлением об уходе. Не хватает денег. Мы подумываем взять в партнеры Фрэнсиса Биррелла; спросим его завтра и затронем вопрос о серии «Hogarth Miscellany»[692].

Вот что пришло мне в голову вчера вечером на детском празднике у Нессы. Выступление детей тронуло меня до глубины души. Анжелика уже такая взрослая и собранная, вся в серо-серебристом; воплощение женственности; еще не раскрывшийся бутон разума и чувств; на ней был седой парик и платье цвета морской волны. И все же я, как ни странно, почти не хочу иметь собственных детей. Есть лишь ненасытное желание написать что-нибудь до того, как я умру; это опустошающее ощущение скоротечности и сумбура жизни заставляет меня, как человека на скале, цепляться за свой последний шанс. Мне не нравится физиология рождения детей. Эта мысль пришла мне в голову еще в Родмелле, но я ее так и не записала. Если честно, я могу представить себя матерью. Но, возможно, я инстинктивно убила в себе материнское чувство, или за меня это сделала природа.