Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

За эти дни я постарался посмотреть на Россию из Америки, и жизнь наша оттуда представилась похожей на пьесу «Бранд» Ибсена. Мы идем, изнемогая, за Брандом, а истинный Бог, за которым бы нам надо идти est deus caritas*. И этот dues тоже у нас есть та личность, которую мы неминуемо пропускаем или приносим в жертву своего движения, своего будущего, как и, делая всякое обобщение, неминуемо пропускаем частность, и, таким образом субъект умирает в объекте.

28 Ноября. Вчера мы были в детском кукольном театре на «Аленушке». 3/4 пьесы сидел и думал: мне скучно, а может быть для детей хорошо? Когда же стало хорошо (к концу), перестаешь думать о детях, потому что было всем хорошо. Итак, конечно, не все, что хорошо, [хорошо] и для детей, но все, что хорошо для детей, должно быть хорошо и для взрослых. Вот почему, писатель, если ты можешь так написать для детей, чтобы это читали с увлечением и взрослые, то сознавай себя самым современным и нужным писателем (сознаю: я -такой).

В ночные часы проснешься и определяешься - где, в каком ты океане, под каким небом плывешь. Так ночью я пробудился и берегов привычной жизни вовсе не было: ни «заграницы» не было, ни идеала культурной жизни Англии, ни «чти отца твоего». Между тем все люди в отношении своих близких были хорошие, и многие мужья за жен своих готовы были всегда отдать свою жизнь, также сыновья за отцов, девушки за матерей. Эта внутренняя любовь в обществе, образующая чувство родины, на войне или в строительстве лагерном и является движущей силой как внутренняя энергия, если раздробить самые атомы. Состояние мира и есть накопление этой семейной (внутриатомной) энергии, семья - это атом общества. Война - это дробление семьи-атома.

Пушкинскую дачу определяем Шильдкреду.

* Est deus caritas - (лат.) Бог милостивый. Ср. у Ибсена: «Сквозь раскаты грома Бранд слышит голос: "Бог, он -Deus Caritas"».

371

Получили сухую штукатурку.

В Союз писателей. А.А. Фадееву.

Дорогой Александр Александрович!

В прошлом месяце через т. Крутикова я обратился к Вам с просьбой поддержать мое ходатайство в Литфонде о ссуде мне 25 т. руб., мотивируя мою просьбу тем, что я израсходовал все средства свои на постройку дачи вблизи Звенигорода и у меня теперь нет средств для того, чтобы окончить мою литературную работу. Меня известил т. Крутиков, что Вы ходатайство мое поддержали, т. Храпченко утвердил его. После того Литфонд направил ко мне своего служащего, который подробно допрашивал меня о мотивах своей просьбы. Но мало того! В район Звенигорода был командирован другой служащий, который осмотрел мою дачу и убедился в том, что она существует и недостроена. А после того мне в просьбе моей отказали за неимением средств.

Александр Александрович, почти за полстолетия моей лит. работы я впервые обратился за помощью в литературную организацию. Второе - всем грамотным людям известно, что я даром хлеб не ем. Третье - всем известно, что я человек честный и если я сказал, что дачу построил, значит она существует. И, в конце концов, совсем непонятно, зачем предпринимать такую оскорбительную проверку, если самих средств, из-за которых поднят вопрос, в наличии у Литфонда нет. У меня остается такое впечатление, что эта история основана на каком-то недоразумении, что может быть люди, которым поручено это дело, не знают, кто такой Пришвин (так было со мной с т. Поликарповым в первые недели его назначения). Вот почему я и обращаюсь к Вам с просьбой спросить их...

29 Ноября. Ноябрь вообще простоял неплохой на легком морозце, исключая несколько дней по -20, не дрызглый, и несколько дней было таких ярко-солнечных, что совсем как в марте.

372

Работа остановилась, представляя собою блестящее начало. Теперь начнется crescendo с большой концентрацией действия вокруг Зуйка. Теперь надо добиться в себе ясного фокуса всех вещей и не ползти к нему, как было до сих пор, а лететь.

30 Ноября. Дни все одинаковые, почти на нуле.

Вчера был в Колонном зале на Неделе книги. Сидел рядом с Маршаком, дважды лауреатом. Первый раз, наконец-то, понял, что ордена хотя и вовсе не соответствуют движению таланта в человеке, но независимо от таланта они отвечают положению человека в государстве, его уму, хитрости, такту. Горький положил этому начало: орденов в то время не было, но почести всякие относились к нему не как к писателю, а как к государственному человеку.

Плохо вышло со стороны Телешева, который тоже зачем-то приплелся. Председатель предложил почтить старейшего у нас гражданина - племянника Ленина - и назвал имя, похожее на Телешева. Имя так было похоже, что Телешев встал и принял на себя аплодисменты. А после того разобрался и, сконфуженный, уехал домой.

Я не решился выступать со своими финтифлюшками и, наверно, хорошо сделал.

Месяц кончился снегом.

Декабрь

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары