Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

Одна из запевок в тех главах, которые следуют за уничтожением падуна: скорее всего это запевка предшествует смерти Мироныча. Мироныч видел скалы, по которым падала раньше вода, скалы черные, похожие на челюсть, выброшенную из когда-то прекрасного рта на лице. И он знал, что не было больше того чудесного творения природы в самой природе, но это творение было в нем теперь. Но как же так? И нет, и есть. Или он, может быть, уже умер и теперь видит такое, что видел и любил на земле. Нет больше на земле водопада, а вот он не только видит, но и слышит. Хочет идти к падуну, встал. -Куда? - Домой! - Дедушка, очнись: ты же дома, вот, смотри, наш стол. - Стол-то наш. - А вот образа. - И образа наши. - Смотри, ты сам же стены рубил: вот бревно новое. - Новое, да, а как же я слышу - падун шумит. Слышишь? - Да, слышу, - Мироныч вдруг очнулся совсем: -Это плотину прорвало. Беги, беги, скорей! [Зуек] ушел. А Мироныч упал и шептал: беги, беги!

Все на свете ложь с одной стороны и правда с другой... Так и вся жизнь как одна монета - с белым лицом и черной изнанкой.

3 Декабря. Продолжается оттепель. Вчера спектакль «Пигмалион», артист. Зеркалова (помни!): как цветочницу сделали герцогиней. Мысль: хорошо жить в некультурном классе - там счастье. Но если вышел «в люди», назад вернуться нельзя. На этом построена история России новая: земледелец уходит от земли и не возвращается. В этом свете толстовство.

Проф. Туров рассказывал, что он, как проф. и директор университетского музея, получал литер А, а заведующих музеями лишили литера А. И его по ошибке лишили за музей, забыв, что музей университетский и он заведует

376

им, как профессор. Он доложил это министру Кафтанову, но [письмо] застряло в аппарате и нет возможности его найти.

4 Декабря. Введенье ломает леденье. Река Москва очищается.

Продолжается оттепель. Подписан договор на пьесу в кукольном

театре.

Читал Асанова «Волшебный камень».

5 Декабря. Все так же. Ищу для Зуйка мотивы к побегу в Природу. Сам когда-то бежал, но сейчас понимаю и чувствую Бога возле себя - бежать некуда. И вообще, мы живем настолько сильно, страшно, что с нами тут и все...

6Декабря. Ночью выпала пороша. Вчера были у нас кузины. Как было у их родителей - не так-то уж очень они были умные, но почему-то в присутствии их хотелось быть умнее себя и что-то показать, так точно и с этими кузинами... Даже потом на себя досадно. В дальнейшем это надо кончать. Конец!

Читал книгу «Волшебный камень» Асанова. Сказать ему, что волнение от пережитого, вызывающее [желание] написать, не надо обдумывать до конца, вернее заключать в оболочку логики. Надо, напротив, успеть, пока не замкнулась цепь, вызвать из первичного волнения ряд образов, отвечающих волнению. Если же выставлять образы после того как удовлетворишь себя логически, то образы эти будут не живые, а кукольные.

Монархия наша имела идеалом покой человека, зато самая жизнь человека состояла в борьбе. Теперь идеал - это борьба.

Смерть боится здоровья, и старость при здоровье проходит как самое лучшее время жизни человека. Почему бы тогда не поставить себе идеалом общественной и личной жизни человека здоровье? Потому что это само

377

собою понятно и в настоящее время является механическим делом движения цивилизации. Наш моральный идеал прежде всего исходит из современности и должен быть живым. Моральным идеалом нашего времени является борьба за единство хозяйственного плана всего земного шара.

Выступал в Педагогическом институте с чтением своего «Царя природы». Несмотря на то, что читал отвратительно, все почувствовали величие картины. Проф. Половинкин (геолог) сказал, что картина прошлого, подлежащего затоплению, так прекрасна, что едва ли после этого «новые берега» можно показать лучшими. Проф. Саушкин (коммунист), напротив, сказал, что пафос автора лежит не в картине природы, а в единстве староверского «надо» с нынешним государственным «надо» большевиков. Я же им, как мог, объяснил, что прошлое представлено мною в состоянии покоя, а настоящее и будущее я дам в движении. Каждому животному в этой динамической географии будет предоставлена индивидуальная возможность спасения и в этом должна открыться красота единства человека с природой.

7 Декабря. Пороша, выпавшая вчера ночью, за вчерашний день совершенно растаяла. Ночью, однако, прихватил мороз, и сегодня всю Москву посыпают песком.

Получил заказ от «Дружных ребят» написать приветствие ко дню 20-летия журнала. По секрету сказали, что просили о том же Сталина. Возможно, что и не просили, а говорят, чтобы козырнуть. Но я, как только ушла Карасева, взял да и написал «Наше счастье».

«Канал» пишу и мало-помалу подхожу к самому действию. Остается сделать экспозицию второстепенных лиц (массу) - и самолет мой поднимется.

8 Декабря. Вязка Норки.

Вернулась ноябрьская погода, небольшие морозы при бесснежье.

378

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары