Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

10 Мая. Раиса говорила, что все романы ее кончаются юмором, что из-за этой способности к юмору она их и не кончает (влюбилась в пальцы хирурга и страстно пожелала, чтобы он взял ими баранку автомобиля: он взял – и у нее все кончилось; еще человек, который дергал щекой и увидел ее голую в душе, после чего и ему и ей запало что-то, и начался роман, и все кончилось портретом: она стала писать портрет, и он почувствовал при работе нечто противоположное страсти, отстал, и все кончилось тем, что она написала портрет: портрет поглотил ее страсть). Она бы и детей рожала, но художество поглощает страсть: искусство движется за счет рода. В этом отношении откровенности Раисы замечательны: муж естественно отпадает... ему она желает восхищенной жены, сама для себя оставляет возможность грозового разрешения страсти (увы! комический конец предрешен, опера комик).

У отца ее две дачи. Она хочет выслать мальчика своего в день именин и сказать: – Дедушка, подари нам дачу. Я вспомнил, как меня травили мои дети, и спросил:

– Почему же, когда отец ваш был явно брошен из-за увлечения матери (Кузьмина-Караваева) музыкой, и он был так одинок, вы, дочка в 22 года, не стали ему Корделией?

– Я тогда была очень глупа.

– Пусть! но тогда откуда же у вас берутся теперь претензии на дачу и зависть отцовскому благополучию?

Ничего она не могла мне ответить: она не Корделия и отца своего проиграла. Какой это был ей страшный экзамен, и как это похоже на любовь Левы ко мне.

Так вот насквозь разобрал я свою «язычницу» и даже представил себе, что было бы, если бы семь лет тому назад

509


не Ляля пришла ко мне, а она. Была бы, конечно, тоже опера комик, потому что у Раисы нет, как у Ляли, духовного центра и, как художник, она эгоцентрична. Вот, наверно, оттого и боролись святые отцы с искусством, что художнику нельзя забрить голову, как барану, что искусство требует признания личности. Но в таком случае как же выходит у Ляли, разве Ляля-то не «художница» в своем роде? Тут вышло, что я подчинился ее Богу и она в Боге уже и мне подчинилась и стала служить... Впрочем, тут особенности, не применимые ни к кому: наш брак с ней – это крепость, единственная в своем роде...

И все-таки я очень люблю свою язычницу, она и красива, и довольно умна, и главное, чувствует юмор. Но нашего дела она никогда не поймет. Я сказал ей:

– Ваш муж целый день в лаборатории, вы целый день пишете. Если бы вы вместе могли работать?

– Я бы от него ушла.

– Вместе бы думать, быть с человеком в единомыслии?

– Это невозможно, и нежелательно.

– Значит, вы андроген.

– Пусть андроген, но... Ему бы <не дописано>...

Сегодня сборы. Завтра еду в Москву.

Быть или не быть? (Решение повара.)

Сидел в кресле, погруженный в свои мысли, и вдруг вижу наискось через свое окно кухню. Стоит в белом повар над кастрюлей, чикает ножом по яйцу, подносит его, нюхает и, разломав пальцами, выливает в кастрюлю. Бросив куда-то скорлупу, он берет другое яйцо, чикает ножом, подносит, выливает в кастрюлю. И третье точно так быстро от носа в кастрюлю, и четвертое, и пятое. Вдруг, понюхав какое-то чуть ли не двадцатое яйцо, он останавливается на мгновенье и не выливает в кастрюлю. Понюхав еще, он думает, наверно, лить это яйцо или не лить, как Гамлет думал: быть или не быть? Понюхав

510


яйцо в третий раз, он решает: быть! и тухлое яйцо выливает в кастрюлю.

Если бы у Ляли было в руках искусство, хотя бы театр, она бы принесла его Богу и стала бы непременно большим художником. Но она поверила в меня как в художника и, охватив все мое творчество, отдаваясь ему вся целиком, как отдается обыкновенная женщина служению своему мужу, стала направлять найденное ею самой и завоеванное жестокой борьбой богатство Богу. И так наша необыкновенная жизнь сложилась по образу и подобию обыкновенной, в которой женщина действует в кухне и детской, а обожаемый супруг на службе, и вместе они по праздникам ходят в церковь и при удаче приглашают к себе в дом друзей. Так если бы у Ляли было искусство в руках, она бы принесла его Богу. А Раиса, как женщина, находит в своем искусстве силу борьбы за свою личность, она искусством освобождает себя от семейной зависимости, ее искусство эгоцентрично...

Среди дня приехал Ваня с Солодовниковым на моей машине, и завтра я буду опять на Лаврушинском (с 15 Апр. по 11 Мая).

Дела в Москве: 1) Купить мел и краски. 2) Проявить пленку. 3) Охрана природы. 4) Кукольный театр. 5) Материал для географического сборника.

11 Мая. Погода майская, дни райские. Выехали в 11 дня с Раисой в Москву. По пути она рассказала мне, что в первые дни беременности она начинает чувствовать тошнотворное отвращение к любимому ею запаху красок и что это отвращение служит ей первым и вернейшим признаком беременности. Значит, мое предположение о [том, что] искусство Раисы идет за счет нерождаемых ею детей, что искусство ее в существе своем губительно для деторождения, что оно исходит не из женских (родовых) элементов природы <зачеркнуто: что Раиса как художник есть андроген, находит подтверждение>..

511


Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное