Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

Символы - индивидуальные заместители обобщаемых групп.

28 Февраля. День как вчера, очень мягкий, но не тает, на небе желтые тучи и порошит.

Отвез Чагину «Кладовую солнца». Доктор наговорил о приготовлениях к воздушной обороне Москвы. Конечно, врет, но такое настроение - это реальность. Все чувствуют, что война не кончилась, и, вообще, не так кончаются войны. - Взять могли, - сказал доктор, - шутка ли так расшириться: от Курильских островов до Адриатического моря. Но сумеем ли удержать? - Тревожно! очень тревожно! - Не тревожься, тебе это вредно.

Природа - образ мировоззрения поэта (Горнфельд).

Наверно, так на этом и надо остаться, что человек должен быть одинок и мало того! должен к этому привыкнуть и в обществе быть как в обществе и никогда не выходить из себя. (Это я для пробы пера написал.)

62

Март

1 Марта. Вчера с утра зима рванулась было с морозом и ветром, нарушила, было, спокойное вялое чередование одинаково мягких дней. Но среди дня явилось богатое солнце и все укротило. Вечером опять воздух после мороза и солнце было, как летом на ледниках.

Пейзаж в литературе обыкновенно играет служебную роль: даже у Тургенева пейзаж - это не свободная природа, это что-то вроде дачи для души человека. Вот отчего картины природы в литературе нельзя, как в живописи, назвать просто пейзажами: это не «пейзажи» - это картины природы, пока еще очень редкие в литературе.

Чехов явно издевается над пейзажами-«дачами», рассыпая их тысячами в своих рассказах, большею частью чтобы показать тоскующую душу человека в такой даче-пейзаже. Вот, например, у него солнце величественно склоняется к западу. Мы приготовились встретить муэдзина, молящегося на минарете. Вместо этого в лучах вечернего солнца по пыльной дороге катится бричка ветеринарного фельдшера. И мы уже вперед знаем, что выйдет из встречи лучей великого солнца с душой маленького человека. Но у того же Чехова, измученного думой о человеке, природа однажды вырвалась из дачи-пейзажа и развернулась великой картиной его «Степь».

Некоторые думают, что художник развертывает картину природы за счет человека, даже что он этим путем убегает от него. В картине природы всегда присутствует человек. Вот мостик у Левитана - он тем нам и мостик, тем нам и дорог, что по нему только что прошел человек. Какой это человек - мы не видим, но, конечно, хороший, наш человек, без которого и природе самой совсем одной невозможно остаться.

Да вот почему это так, что когда художник пишет не дачу-пейзаж, а развертывает свободную большую картину природы, то тем самым поднимается у него невидимо, непонятно вверх и сам человек.

63

Не есть ли это то самое, что Горький (не знаю, сам ли он это придумал или взял у кого) называл геооптимизмом, или английский писатель Джефферис - расширением души, вступающей в общение с природой.

В наш век огромного безмерного устремления с реальной материальной и всякого рода полезной помощью к ближнему человеку люди ревниво относятся ко всяким личным выходам.

И я сейчас уже чувствую, как некоторые слишком практические люди готовы подозревать мой геооптимизм, расширение души и устремление к природе как средство моего ухода от непосредственного дела в отношении к ближнему трудящемуся в общественном деле товарищу.

Единственным средством моего [оправдания] в этом отношении я всегда считал предоставление себя на суд общества, каким всегда является выход в свет создаваемой картины. Но оказывается мало и этого: бывает, и сами судьи обманываются, там недооценят, там переоценят. Убедительно бывает, когда другой кто-нибудь создает близкое к твоим мыслям.

Навестил Коноплянцева. Он говорит, что после удара ему в книгах все показывается чужим: все там нелепо, чуждо. - Ну, а свой-то есть какой-нибудь мир? - Есть какой-то, но не такой.

Мы решили, что раньше он читал чужие мысли, а теперь, когда остается только свое, только для себя, все то отпадает, как лишнее.

Ольга Серова. Байкал (Вступительная заметка М.М. Пришвина).

2 Марта. Набросанная вчера заметка о «Байкале» Серовой пойдет вместе с «Байкалом» в «Смену». А тему о «пейзаже» следует развить и к примеру «Байкала» Серовой присоединить («Смена». Школа радости).

Школа радости. В искусстве слова все являются учениками друг друга, но каждый идет своим собственным путем.

64

Школы, как в старинной живописи, у нас теперь нет никакой, но есть, конечно, у каждого родственное внимание, обращенное к тому или другому автору, предпочтительно перед всеми.

Ко мне обращаются часто начинающие молодые авторы за советом, если они выбирают себе темой природу. Помнится на страницах «Смены» год или два, а может быть, и три тому назад я приводил опыты молодых авторов с моими какими-то советами, называя такое наше содружество «школой радости».

Сейчас меня очень порадовала одна сибирячка Ольга Серова, прислав в эту нашу школу свой опыт художественного описания Байкала. Прочитав, я вспомнил начатую когда-то нами школу радости и пришли в голову некоторые мысли, которыми захотелось мне поделиться, прежде чем дать отрывки из книги Серовой «Славное море».

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное