Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

13 Апреля. Ночь перестояла на теплых градусах. Но с утра идет на ветру крупа и снег. Воды в реке убавилось, и много. Ляля уехала в Москву. Мечтаю за эту рабочую неделю «продрать» «Канал» до уверенности в том, что вещь будет создана.

Затор льда в Дунине прорвало, и от этого вода сильно спала. На берегах остался лед, часто льдина одна верхом на другой, как лягушки зеленые.

116

Чем краше день, тем настойчивей вызывает и дразнит нас природа: день-то хорош, а ты как? И все отзываются, кто как. Счастливей всех в этом художники.

(На этом мотиве можно описать всех в доме отдыха, как материал к «Жениху».)

Маленькая льдина, белая сверху, зеленая по взлому, плыла быстро, и на ней плыла чайка. Пока я в гору взбирался, она стала бог знает где, там вдали, где виднеется белая церковь в кудрявых облаках под сорочьим царством черного и белого.

Большая вода выходит из своих берегов и далеко разливается. Но и малый ручей спешит к большой воде и достигает даже и океана. Только стоячая вода остается для себя стоять, тухнет и зеленеет.

Так и любовь у людей: большая обнимает весь мир, от нее всем хорошо. И есть любовь простая, семейная, ручейками бежит в ту же прекрасную сторону. И есть любовь только для себя, и в ней человек тоже как стоячая вода.

Малые темные льдинки проходят по освобожденной воде, как, бывает, у нас при созерцании великих творений проходят мелкие мысленки: слышишь ушами великую симфонию, и тут же совсем не к месту спешат эти мысленки.

Ходил долго в лесу, слушая ручьи... Бегут сдержанно. Часто видишь замерзшую ледяную поверхность и из нее бубнит ручеек.

Слышал витютня. Появляются проталины. Южные опушки везде потемнели и хорошо живут. В ближайший теплый вечер можно постоять вечером на тяге, послушать хотя бы дроздов.

14 Апреля. (Вербное воскресенье.)

Мороз -5. Безоблачно. Река еще спала, и похоже, что тем все и кончится: будет спадать, пока не войдет в свои берега. Весна вышла недружная, но нельзя сказать и что затяжная, середина на половине.

117

Очень холодно, северо-западный ветер, солнце и не тает. В лесу снег. Видел коршуна. Из нескольких муравейников только один выслал пятнышко живых муравьев на разведку. На другом муравейнике, неподалеку от этого, я сидел как зимой. В иных местах в лесу снегу по пояс, и то провалится, а то ничего. Вот кто-то след проломил. Пробую выбраться по этому следу и думаю с опаской: выведет ли он меня на дорогу?

Случается, пролезет один какой-нибудь человек по глубокому снегу, и выйдет ему, что недаром трудился. По его следу пролезет другой с благодарностью, потом третий, четвертый, а там уже узнали о новой тропе, и так благодаря следу одного человека на всю зиму определилась дорога зимняя. Но бывает, пролез человек один, и так останется этот след, никто не пойдет больше по нем, и метель-поземок так заметет его, что никакого следа не останется. Такая всем нам доля на земле, и одинаково, бывает, трудимся, а счастье разное.

Такая сила весеннего солнца, что даже иной кирпич зеленеет!

15 Апреля. Ночью валил снег, все завалил и сейчас, в 7 утра, валит великой силой из-под северного ветра. Термометр на нуле.

Вечером вчера солнце освещало верхушки деревьев, а внизу темнело. И в то же время была полная луна на небе, готовая сменить солнечный свет. Вот погас последний солнечный луч. Художник положил кисть. - Чуть-чуть не кончил. - Что же вы теперь будете делать? - Придется ждать солнечного вечера: нужно одно только мгновенье. - Но такое мгновенье в природе не повторяется: пришло и прошло. - Конечно, ничего не повторяется, пришло и прошло. Но приходит подобное, и я вспомню неповторимое и удержу его.

Весь день несло снегом, а с крыш лилось, вечером показалось солнце, вышел на тягу и не достоял: ветрено, холодно и видно, что рано: в березах даже нет сока.

118

Вчера приезжал Нечаев (фольклорист), чтобы сговориться со мной о работе над сказками. Его не пустили в дом отдыха под тем предлогом, что постановлено гостей не пускать. Какой же он гость? Нечаев уехал разозленный. Этот случай вдруг открыл мне глаза на легкомыслие моей затеи с покупкой дачи в том расчете, что здесь будут кормить. А вдруг тоже так, постановит президиум не давать курсовок? И тогда сиди со своим домом в пустыне!

16 Апреля. Мороз с северным ветром, стыдь ужасная. Затяжка действия в ходе весны - самое неприятное.

Опять болит голова, опять пирамидон. Вот и дом отдыха! не в коня корм.

Мертвая погода.

Вчера я под вечер пошел проверить лес - нет ли надежды на тягу. Сзади меня близилось солнце к закату, и вдруг все стало меркнуть. Я оглянулся и увидел, что из-под низу солнце встречает темная туча, что быть сейчас проливному дождю или снегу. Я все равно шел вперед, будь что будет. Тучу пронесло вбок, явились кудрявые облака. Но подул холодный ветер, и всякая надежда на вальдшнепов исчезла. Я повернул назад, и тут все радостные надежды стали отлетать.

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное