Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

Не очевидно ли, что сущность жизни есть борьба, и радость жизни есть торжество победителя. Если же радость дается без борьбы, готовая, как невеста моя, как покой белого паруса, как счастье писать в доме отдыха, то мы сами

*Кулига - здесь: участок леса, поляна в лесу.

156 вызываем препятствия. Вот именно только на этой основе я и купил себе этот дом на реке и столько взял хлопот на себя...

В темном ельнике там и тут, как зеленое пламя, вспыхнули березки, осинки, рябиновые и всякие лиственные кусты.

Свобода, наверно, не обман, свобода скорее всего есть вызов на борьбу. Это стремление к свободе заложено самой природой в душу самца, а в мире человека в душу героя. Величайший герой вызывает на бой самую смерть и побеждает ее, перешагнув через собственную смерть.

Мне так ясна сейчас моя работа: Куприяныч (не Данилыч) - это дух свободы, исчезающий в лесу туманом. Сквозь туман слышится хохот гугая (филина). Дальнейшая борьба с природой, покорение зверей, превращение плавины в корабль есть образ борьбы всего человечества за свободу.

А может быть, есть путь иной к свободе, чем дерзновенный вызов героя. Мудрец, не объявляя свободы, берется покорно нести то бремя, которое ему завещали отцы. Таковы у нас Тушин толстовский, Максим Максимыч у Лермонтова, «акушеры» у Маркса. Все это, однако, действительно не больше как социальная поправка (временная) к сущности героя.

Таковы наши герои революции, «смиренные» Каляевы, Ленины. На этом пути смирения героя, впрочем, родится и перестраховка: чеховская еврейка учится в консерватории музыке, а потихоньку ходит на зубоврачебные курсы.

Ветерок загулял по вершинам деревьев. Вижу, как заиграли на березе молодые клейкие и блестящие листики, слышу, как зашумели ели и сосны, но шум этих нежных листиков я больше уже не слышу и это слышать трудно: этот шепот почти такой же, как шепот падающих снежинок...

157

Как зеленое пламя, вспыхнула береза в еловом темном лесу, и ветерок уже заиграл всеми ее листиками и будет играть всю весну, все лето и осень, пока все не сорвет и не останется береза опять одна со своими голыми прутиками. - Ты знаешь, Жулька, - сказал я своей умнице, - эта березка тоже когда-нибудь как мы с тобой бегала, но ей понравился ветер и что он играет ее листиками. Вот она остановилась и отдалась ветру, и с тех пор она стоит так, а он ею играет.

Сегодня такая трава, что роса уже мочит ногу. В лесу зеленая трава хоронит желтые прошлогодние листья. Нога еще чувствует не траву, а эти листья... но они уже не шумят...

В сущности, каждый субъект любой твари, как новорожденный месяц, находится в дополнительном кругу всего мироздания. Благодаря этому у людей создался путь отступления: пусть, рассуждает иной, я не герой, а маленький человек, но всякий маленький заключен и окружен дополнительным кругом всего мироздания. Эта мысль у Достоевского дана в человеке из подполья, этим, наверно, живут и кроты, и всякая дрянь находит себе оправдание и утешение.

Впервые, сравнивая мать свою с другими женщинами, понял, какая она была прекрасная женщина. Чувствую, что мой идеал человека рождается во мне от матери: смотрю на нее и вижу все...

Сегодня расцветает черемуха и запела везде иволга. И так это сошлось: майские жуки, черемуха, иволга, роса на траве.

Типов не надо искать: типов нет и не нужны они. Надо каждому человеку в его жизненной борьбе находить противника и делать так, чтобы один понимался через другого. Так, напр., нашего директора Шахновского сразу можно понять через шофера Бодрова. Как художники дают не

158

цвета сами по себе, а их отношения, так и мы людей должны давать не типами, а в отношениях друг к другу.

Так вот отношение воды к берегу, женщины к мужчине, Анны к Сутулову - если бы мне удалось это преобразовать... Сутулов -Тушин. Это ново и это социализм.

Пошел в гости к Галине Донатовне. Это чуждый в основе своей человек. Надо бы отшучиваться, а я всерьез. Это представительница серединного тупого бабьего коммунизма. Но это надо понять хорошо.

Так рассуждаю: администратор дает приказ, общее распоряжение. Навстречу общему действует личное начало: выполняющий приказ встречает личность, и, выполняя приказ, учитывает особенность случая. В этот момент он делается творцом чего-то нового.

Хочу думать, что этим мы победили немцев, это способность русского применяться к случаю (к личности). Напротив, немец погиб от принципа (приказ).

Мне нужно было часа 1 V2 говорить об этом, чтобы моя собеседница сошла со своего трафарета.

Я взял пример. В Ельце матросы отбирали оружие. Нотариусу Шубину 80 лет. У него мундирная шпага. Матрос навел пистолет на старика:

- Давай шпагу!

- Он поступил сознательно, - сказала Галина Донатовна.

- Так же сознательно, как ветер.

- Нет, он держит принцип: отнять оружие у классового врага.

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное