Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

Муравьи как слава коллективу (остров наклонился - муравьи на дерево). Крыса - слава личности мыслящей.

NB. Зуек должен показать связь с работой на канале, что это пришла освобождающая вода и это сознание алый свет.

265

Дятел работал для себя - долбил гнездо... Поползень пел.

Дятел, поползень были похожи на тех людей, у которых вовсе нет чувства общего дела и весь мир - одному долбить, [другому] бегать по деревьям вниз головой. Как же это они так?

То же и щука у берега небольшая проглотила маленькую, а большая проглотила эту и все три щуки... скопа, и она терзает их...

Этим показать, что и люди есть такие: даже перед гибелью мира будут заниматься своим.

Остров рухнул. Зуек вдруг просиял. Это алый свет все озарил, и он просиял. Он вдруг понял, конечно, не как мы понимаем умом, а как почувствует себя вдруг разом во всем человеке каждый из нас, когда озарит его мысль. Тогда кажется, будто весь мир живет как желанное Хочется всего человека, расходящееся, как Надо во всех составных его частях.

И Зуек как будто разделился надвое: сейчас только он захотел, и все исполнилось по его желанию, а вот опять новая забота, и опять ему что-то Надо.

Повторяясь в унаследованных привычках, размножаясь, они повторяли самих себя, и им никакого дела не было до тех, кто вышел из закона повторения и получил какое-то новое назначение испытывать новую судьбу. Дятел долбил у гнезда, поползень пел...

После обеда приехали Нечаев с Воробьевой по делу сказок. Приходится за них браться, а то ведь после тома Толстого следует том Пришвина.

Вечером приехал Петя с объяснениями. Вот человек! по тому, как важно держится, все думают, какой он умный. А он вовсе не умный...

Можно ли обвинять человека, если он был добр к своим детям, подавал своей жизнью добрый пример, но не воспитывал

266

их наказанием, как обыкновенный педагог? Конечно, и можно и должно обвинять такого отца людям посторонним, но никак не тем, в отношении кого он был добр. Став на эту точку зрения, Ляля защищала меня...

Нет! Нет! вещи существуют на свете, мы не все в них выдумали, в них есть самостоятельная сила - это сила вещей.

И есть люди, целиком подвластные этой силе, через этих людей мы узнаем вещи, какие они существуют сами по себе.

Эти люди сильны самой силой вещей, так же как мы слабы в сравнении с ними тем, что мы что-то в себе противопоставляем силе вещей: что-то свое личное, чисто человеческое.

Но тем же самым мы и сильны: пусть нам это дорого стоит, но это мы, только мы изменяем направление действия силы вещей, и через это вся жизнь изменяется.

Сентябрь

1 Сентября. Теплое и хмурое утро, вот-вот дождь. На базаре появились белые грибы.

После Пети у обоих нас «ватная голова». Петина лестница женщин-жен очень похожа на лестницу брата Сергея от женщины-врача до сиделки. В основе этого явления слабость мужчины, который собирает себя не в деле (в творчестве), а в женщине (пример мужчины Степан Разин: «он княжну свою бросает»). В этом устремлении к женщине таится сладость господства и отсюда является падение.

NB. Что это за романтизм такой?

Материал для повести «Жених».

2 Сентября. Один за другим проходят, день в день смотрят пасмурно-туманные теплые дни. Не хочется, однако, чтобы они скоро проходили, боишься чего-то...

- О, бедный, о, как жалко! - воскликнула Ляля и показала мне. На углу Тургеневской, отдыхая, стоял какой-то

267

простецкий человек, у ног его лежал грязный мешок на грязи, а из мешка на грязь высунулся пятачок носа живого существа, запрятанного в мешок.

- Ты о нем это тужишь? - спросил я.

- О нем, - ответила она.

И вдруг это меня тоже коснулось: я почувствовал живое существо в последнем унижении, в обреченности. Мало того! Я почувствовал через нос поросенка самое время, и в нем себя самого и своего ближнего, тоже в мешке, тоже с пятачком... в грязи.

Ляля в глубине души ходит сердитая на мать, но вид делает для нее самый милый, называет «мамуленька» и все прочее. Она серьезно сердита после объяснения с Петей. И еще бы! Семь лет добивалась взорвать наши фальшивые отношения с Петей, добраться до его души. И вот добилась: я написал резкое письмо, Петя взорвался. И как раз тут-то теща, ничего не понимая, только чтобы утвердить свое Ego, начала сглаживать углы наших отношений с Петей, похвалив его корректность, осуждением моей доброты. Как Ляля страдала от рассуждений матери и как расстроилась. А теща не останавливалась, не понимая дочь, не жалея, молола ее душу словами как жерновом. И чудилась жизнь в этих словах, как чертова мельница, где все лучшее, все святое, все личное размалывается в муку, на питание, на размножение... Вот почему и говорится, что враги человеку -домашние его: домашние-то как раз и есть жернова той мельницы.

Во мне созревает (очень медленно) понимание жизни в отношении Мужчины и Женщины (будущая повесть «Жених»).

Утром пришло солнце и держалось до обеда, потом был теплый дождь и опять повеселело. Пока было солнце (с 7 до 1 ч), я был в лесу, набрал за 5 часов корзиночку белых, подосиновиков и маслят.

268

Облетевшие листья уже запахли пряниками.

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное