Дневники

Затем, у зав. АХО — похожего на Александра I, шампанское. Спутал меня с Вишневским. Прошли к нему, он спросил — «Мой ли „Пархоменко“», — и выдал все, даже хотел выдать генеральскую фуражку. Завтра обещали машину.

У репортера — две машины, он требует еще. Печи с вьюшками, очень низкие, кафели — очень нежные. Журналист и матрос, девушка, выскочившая из кровати. Письмо кинооператоров: заставили оборонять город от пленных немцев, которые едут в тыл к нам.

В Познани. Дочку четверо насилуют, послал двух автоматчиков, а они добавили — очень вкусна. Плошка. Варенье и джем вместо чаю.

Кинооператор. Художники украли картину Рембрандта. Башенные часы. Возвращается кинорепортер:

— Кюстрин? Одни развалины. Ходят, что-то ищут. Много трупов. Гнали тысячу овец, но ехал не туда, и не мог захватить. По цитадели еще бьют. Семьсот немцев сопротивляются. Кинооператоры собирают старые фотографии. Журналы. Снимал — кассету и объектив — «братья-славяне» взяли объектив и разбили. Стены и потолок в АХО забрызганы чернилами.

Офицер связи. Парашют. Радист и его смерть. Девушки. Идут через водосточные трубы. Немец с гранатой. Как плыл: доски, автокамеры и документы в велосипедной камере. Один струсил плыть и вернулся обратно по трубам. Слепые евреи в трубах.

25/III.

Прием у маршала Жукова. Три адъютанта. В комнате — вешалка и два кожаных пальто. Карты: ближайших сражений, карта Берлина, Европы. И на столе карты — три — все мельче и мельче. Три телефона: белый, красный и черный. Мебель светлого дуба, желтая кожа: немецкий ковер — мохнатый. Модель танка — 60. Настольной лампы нет. — Большая челюсть, губы, в конце надломленные; говорит несколько замедленно, словно протискивая слова. Иногда говорит, глядя пристально. Белесые брови, редеющие волосы, короткие руки — лицо измазано чернилами.

— Противник серьезный. Он стоит против меня. Он располагает резервами. Гитлер ему дает все. Берлин можно было взять сходу, но фланги тогда б, Померанский, растянулись бы в ниточку. Союзники? Идут хорошо, но можно б лучше. Они ждут, когда мы будем напирать. Самолеты у них есть. Мы попросили отбомбить. Свинемюнде, там противник сосредоточил пятьдесят кораблей. Они послали тысячу бомб в сопровождении трехсот истребителей, но мы нашли только несколько воронок — все упало в море.

Спрашивает у меня:

— Вы из Москвы? Были на других фронтах?

— Нет. Меня специально послали к вам. Ему, видимо, приятно.

— Мне много пишут. Прислал мальчик из Ленинграда письмо: «Поспорил с мамой, мама — за Рокоссовского, а я за вас. Не проиграйте! Не подведите». Я ответил, что не подведу. — И он смеется, показывая боковые верхние зубы. — Мне много пишут. Просят тетрадки, обувь. Я посылаю. Я сам вскрываю все письма. — Он говорит о своей семье. — Давно, два месяца не видел, младшая — учится в пятом, и тоже требует с меня. У нас с нею договор. Две дочери, вторая учится в школе, в девятом классе.

Он ничего не спрашивает, а ждет вопросов. Спросили о Крымской конференции: о фильме, который мы видели сегодня.

Берет белую трубку: «Идите через болото. Лаву. Противник в пункте 1 — батальон, 2 — два батальона. А, вы? Идете на него с половинными силами. А надо послать два полка, усилив их артиллерией. Они бьют на восемнадцать километров». — Затем он объясняет: «Это средний командир. Одними усами не победишь». Он переходит к описанию другого:

— От него все старались избавиться. Есть такие люди, на которых другие, высшие, сваливают все неудачи. Его снимали несколько раз. Я приехал к нему и говорю: «Я буду говорить прямо, как солдат. Что с вами? Почему вас отовсюду снимали?» Он отвечает: — «И сам не понимаю». — Я пробыл у него на КП весь день. Вижу, командует хорошо. Я уехал. Теперь, я его представил на звание генерал-полковника и Героя Советского Союза.

Разговор переходит на охоту. Он — коренастый, такого же роста, как и я, или Славин^{451}, но приземистый:

— Весной охота плохая, — говорит он, смеясь. — Утка ученая, ее стреляли уже не раз. Осенью — утки глупы. Я убил восемь кабанов, по два каждый раз. Сделали окорока, закоптили. Отправил в Москву знакомым, пальчики оближешь, — особенно хороши, как закуска. Поляки умеют это делать.

— У союзников в глубину 250 километров все дороги разрушены. Хорошо бы встретиться на западной окраине Берлина. Мы его возьмем. Затем спустимся к Мюнхену.

— Риск — хорош. Но нельзя рисковать без смысла на войне.

Вышли. Голубая тьма. Месяц на ущербе. Разлив. Отсвет на воде. Полузатопленные дамбы. Славин говорил о Халхин-Голе, где маршал начал свою карьеру. Тот хвалит книгу — «Для служебного пользования». Черепичные крыши, разбитые на квадраты стены домов. Мой зелено-серый дом, куда меня не пускают. Нас сопровождал казах, учившийся в Ташкенте, в сельскохозяйственной школе — «А теперь я солдат, работаю не по специальности».

27. [III]. Драмбург.