Дневники

23. [Х]. Пятница.

Телефон испорчен не только на «84-м», но и у нас. Однако есть просвет — рейсовый самолет может нас взять. Денег нету. Тамара пошла добывать в Литфонд. Миша вернулся с «84-го», куда я посылал его к директору и парторгу с унизительным, для русского писателя, прошением. И этот хам Калошин, который извивался у моих ног, когда завод был в прорыве и нужна была статья в «Известиях», сказал мальчишке:

— Звоните Трекопытову в 10 вечера. Он всегда там в это время бывает.

Болит голова. Порошки не помогают. Читаю «Идиота». Роман кажется неправдоподобным, — отношение к князю Мышкину (Достоевский плохо подчеркнул это), несомненно, было лучше и оттого, что он князь.

Весь день, с утра, несмотря, на головную боль, вертится в голове «Золотой жук»^{298} и почему-то три коробка табака «Золотого руна», выхлопотанные вчера Тамарой. Не помню, записывал ли я? Ведь дерево, где лежит мертвая голова («Золотой жук»), кажется, не было всегда сухим. А если не было сухим, то значит сук отодвигался, — и выходит все расчеты не правильны? Клад не вырыт! Ложь! Можно его найти, — лишь бы время было.

Вчера Уткин проговорился:

— Резервы везут. И, может быть, их больше всего в Средней Азии.

Т.е. он думает, что возможен сепаратный мир? Конечно, трудно, и даже глупо гадать на эту тему, — но зачем нас заставляют гадать, когда сегодня утром в двух выпусках «Последних известий» ни слова не было о загранице?.. После длительного солнца и тепла всю ночь шел дождь. Голубые вьюны, величиной с чайную чашку, закрывают стены террасы. Небо в тучах. Все желтые листья с деревьев опрокинуты на землю. Заметно потемнело. Но еще тепло и уютно на улице.

Человек, в массе, никогда не был добрым, — и не будет!

Людей классифицировали всячески: по экономическим признакам («материализм и классы»), по политическим системам, по системам искусства (например, «люди Возрождения»), по религиям, по этическим запросам, по способности воспроизведения подобных, — но почему бы не попробовать расклассифицировать людей по их злобе! Какая бы получилась библия! Сколько измышленной подлости, лжи, коварства, а главное — притворства. Класс «А»: наиболее злобные. Подкласс: 1) открыто злобные, 2) скрыто… 3) с отвращением злобные, 4) с наслаждением… вплоть до принужденно злобных, которых, кстати сказать, меньшинство.

Забронированы места на самолет. Начальник аэропорта сказал: «Если самолет вылетит вовремя, т. е. в 3–4 часа утра, будет в Москве в 16 часов дня по расписанию».

Пришла телеграмма от Гусевых. Они ехали до Москвы девять дней, телеграмма шла восемь.

Борис Горбатов, встреченный Тамарой, сказал:

— Куда вы едете? Поезжайте в декабре. В ноябре Гитлер собирается штурмовать Москву. Там к этому готовятся. Тамара сказала:

— Как раз Гитлер делает то, к чему мы обычно не готовимся. Вы думаете в ноябре, а он пойдет в январе.

Теперь крайне трудная задача — найти машину: аэропорт в 7-ми км от города, а авто без бензина. Ну, в крайнем случае, дойдем пешком, — лишь бы уехать, раз уж поехали, хотя повторяю, ехать абсолютно не хочется, да и ничего, кроме неприятностей, не ждет меня. Тяжелого нрава у меня мамаша!

24. [X]. Суббота.

Сборы. Хлопоты. День пасмурный, всю ночь шел дождь. Того гляди, либо рейс отменят, либо погода нелетная, либо не доберемся до аэродрома. Впрочем вчера Тамара обнаружила комиссара Анисимова — пойду к нему днем, добывать авто. Уже третий, кажется, день радио не передает ничего из-за границы. Рассердились! Сердиться следует, но «Федул, что губы надул…» тоже глупо.

— Малаке, малаке… — кричит узбек, уходя по улице. Кашель. Чих. Состояние отвратительное, как всегда перед отъездом.

24. [X]. Суббота.

Я набил письмами ягдташ — единственная дичь, вывезенная мной из Средней Азии. Вечером пришел Ив[ан] Н[иколаевич] Берсенев. Он рассказывал, с каким успехом прошел «Фронт», благодаря постановке которого он переехал со своим театром в Ташкент. С гордостью он сказал:

— Мы приехали с чемоданчиками в Фергану, а сейчас у нас 8 вагонов имущества.

Из Самарканда труппа уезжала четыре дня. Было постановление Уз[бекского] Совнаркома и начальника дороги о предоставлении театру двух вагонов, — но вагонов не было. Наконец, москвич — сцепщик вагонов — сказал им:

— Напрасно надеетесь. Надейтесь на меня, я отправлю.

И сцепщик достал два вагона, — и отправил. Иван Николаевич, седой уже, хитрый, промолчал, «сколько» ему стоила эта отправка. Но, надо полагать, немало.

— Как же так, в 24 дня и «Фронт»? — спросил я удивленно.

— Ну не два же месяца, В[севолод] В[ячеславович], такую пьесу ставить.

Мелкий факт, чтобы понять трудности постановки: во всем городе не достали обойных гвоздей. Наконец кто-то принес гвозди и обменял их — на шелк.

— Вес на вес?

— Почти так, — ответил, кривенько улыбаясь, Иван Николаевич.