Дневники импрессионистов

Но эти проявления симпатии, как бы ценны и важны они ни были, не извиняют парижскую прессу в целом, которая в эти дни покрыла себя позором. Критики, покорно, как статисты, следующие примеру «Figaro» и встречающие грубым хохотом серьезнейшие и вполне достойные уважения картины, являют собой подлинно тошнотворное зрелище, которое должно было бы вызвать у них краску стыда. Скажем откровенно: как горько сознавать, что в конце девятнадцатого века все новое вызывает лишь непристойный смех и что люди, призванные просвещать и вести за собой публику, оказываются более слепыми, чем она!

Ж. Р.

Выставка импрессионистов

Г-н Сезанн — художник, которого вот уже пятнадцать лет пресса и публика атакуют и третируют наиболее ожесточенно. Нет такого оскорбительного эпитета, который не прилагался бы к его имени; оглушительный хохот — вот единственная награда, выпавшая до сих пор на долю его произведений.

Одна из газет обозвала «шоколадной размазней» портрет мужчины, выставленный им в этом году. Подобные насмешки и выпады объясняются предвзятостью, которую никто не дает себе труда даже скрывать. Смотреть картины г-на Сезанна идут для того, чтобы вдоволь посмеяться. А вот я сознаюсь, что не знаю живописца, который давал бы меньше оснований для веселья, чем г-н Сезанн. Но смех этот вымучен. Я тоже видел немало картин, притом даже плохих, я видел вещи нелепые до идиотизма, но никогда не мог смеяться над ними, потому что они не веселили, а печалили меня. Иногда я краснею за глупость моих ближних, но она никогда не забавляет меня. Я знаю многих людей, поступающих так же, как я, но все они честны и непредвзяты.

В своих произведениях г-н Сезанн — подлинный эллин классической поры: его полотнам присущи безмятежность и героическая ясность античных картин и терракоты, и те невежды, которые гогочут, глядя, например, на «Купальщиков», кажутся мне варварами, критикующими Парфенон.

Г-н Сезанн — настоящий художник и большой художник. Те, кто никогда не держал в руках ни кисти, ни карандаша, утверждают, что он не владеет рисунком, и упрекают его в «несовершенствах», которые, на самом деле, представляют собой утонченный прием невероятно искусного мастера.

Я знаю, что, несмотря на это, г-н Сезанн никогда не добьется успеха, который стяжают модные художники. Кто же станет колебаться, кого предпочесть — «Купальщиков» или эпинальских солдатиков? Естественно, что всем больше нравятся последние. Дама, держащая под руку рослого молодого блондина, никогда не воскликнет перед картинами Сезанна, закатывая глаза: «Какая прелесть!» Они приведут в отчаяние и критика — они ведь не дадут ему повода щегольнуть броским словцом, вроде «грациозность», «виртуозность», «раскованность» и т. д. Еще кто-нибудь сочтет, что сюжет выбран неудачно, поскольку художник не пожелал назвать свою картину «Мой уголок», «Наконец-то мы одни», «Сожаления» или «Свадьба», как именуются тысячи тех картин, фотографии и цветные гравюры с которых пользуются таким спросом на книжных развалах улицы Сен-Дени и бульваров в качестве средства, способствующего перевариванию бульона с саго.

Тем не менее живопись г-на Сезанна обладает невыразимым обаянием библейской и греческой древности: движения его персонажей просты и величавы, как в античной скульптуре, пейзажи величественны и внушительны, а в натюрмортах, прекрасных и безупречно точных в смысле взаимоотношения тонов, есть, при всей их правдивости, нечто торжественное. Любая картина этого художника волнует, потому что он сам испытывает сильнейшее волнение перед лицом природы и умеет выразить это волнение на полотне.

Во втором зале, над дверью, вывешена картина г-на Сезанна, изображающая сцену на берегу моря. Она отличается изумительной величавостью и невиданной безмятежностью; кажется, что эта сцена возникает в нашей памяти, когда мы перелистываем книгу своей жизни.

Какой-то чудак в черном сюртуке и остроконечной шляпе, опираясь на толстую палку, ковыляет под ярким солнцем. Это какой-то персонаж из сказок, любопытный Афергюс (!); ему известны все новости на десять лье в округе; местный костоправ и колдун, не то богач, не то бедняк — кто знает?

Он греет свое охладевшее тело на солнце, поглядывая на море воспаленными подмигивающими глазками. Женщина, стоящая впереди него, величавым жестом подзывает перевозчика, а в узком проливе покачивается на одном месте лодка под высоким белым парусом. Матрос вытаскивает сети на берег, а другой, в красной блузе, настоящий морской волк, руководит этой операцией. Все здесь — раздолье и великолепие, как воспоминание о чем-то прекрасном; пейзаж грандиозен — морской бриз покачивает деревья, голубая вода прозрачна, и облака озарены солнцем.

Произведения, равные прекраснейшим созданиям античности, — вот оружие, которым г-н Сезанн борется с предвзятостью одних и невежеством других, вот что принесет ему победу.