Дневники импрессионистов

К тому же жюри, ревниво относящееся ко всякому таланту, поощряет и распространяет слухи о том, что импрессионисты из Салона и подражатели г-на Мане — единственные одаренные люди среди живописцев, чье творчество вызывает шум. Но в этом году, после блистательного успеха выставки на улице Лепелетье, у публики будет материал для сравнения, и она сможет спросить у живописцев, притязающих на право совершенствовать большие таланты, что сделали они сами до того, как предаться этому почтенному занятию…

Ж. Ривьер

Эдмон Ренуар

ПЯТАЯ ВЫСТАВКА ГАЗЕТЫ «LA VIE MODERNE». «La Vie Moderne», № 11, 19 июня 1879 г.

Дорогой Вержера,

Когда Вы решили собрать некоторые произведения моего брата, я, естественно, хотел устраниться и предложил Вам взять руководство этим делом в свои руки. Вы же, напротив, попросили меня преодолеть мою вполне оправданную щепетильность и, честное слово, оказались правы.

Мой брат, как и я, — сотрудник «La Vie Moderne»; среди всех нас, его друзей, не найдется ни одного, кто, получив задание представить моего брата публике, мог бы избежать обвинения в предрасположении к нему. А раз так, то чем хуже других я, проживший рядом с ним пятнадцать лет не только как брат, но и как товарищ? Да и о чем, в конце-то концов, идет речь? Нам же не нужно писать критическую статью в полном смысле слова, а лишь сказать тем, кто посетит нас: «Вот кто он, чьи работы вы смотрите; вот с чего он начал; вот каким путем шел; вот чего достиг». Портрет из двадцати строк — вот и все, что нужно. Согласитесь, что я имею право взяться за это!

Вы хорошо знакомы с нами, и Вам известно, что на первых порах нам отнюдь не пришлось преодолевать такую помеху, как богатство: если настоящим честным тружеником человека делает бедность, мы должны признать, что находились в этом смысле в благоприятных условиях.

Итак, моему брату уже с пятнадцати лет пришлось учиться тому ремеслу, которым он жил впоследствии. У него была привычка рисовать углем на стенах; из этого сделали вывод, что у него есть склонность к живописи. Поэтому наши родители отдали его в учение к мастеру, расписывавшему фарфор. Брат попал туда, куда было нужно, что бывает не всегда. Юный подмастерье рьяно взялся за дело: когда кончался рабочий день, он, вооружившись папкой, размерами превосходящей его самого, шел на бесплатные уроки рисования. Так тянулось года два-три.

Брат быстро сделал успехи: через несколько месяцев ему уже давали расписывать вещи, которые обычно расписывают взрослые мастера. Дело не обошлось без насмешек: его в шутку стали звать г-ном Рубенсом, а он плакал, так как не любил, когда его дразнят. Однако среди рабочих нашелся один честный старик, страстно увлекавшийся на досуге живописью маслом. Вероятно, обрадованный тем, что у него будет ученик, он предложил мальчику разделить с ним запас холстов и красок, а через некоторое время уговорил моего брата самостоятельно написать картину.

Ученик взялся за работу, и в одно прекрасное воскресенье первый учитель автора «Лизы» и «Бала в Мулен де ла Галетт» явился к нам с визитом. Я помню все так, как если б его визит состоялся вчера. Я был еще ребенком, но уже понимал, что происходит нечто серьезное: мольберт с пресловутой картиной водрузили посредине самой большой комнаты в нашей скромной квартирке на улице Аржантей, все нервничали и волновались, меня принарядили и велели вести себя как следует. Словом, все было по-настоящему торжественно. Наконец, «мэтр» прибыл, и, уверяю вас, в семействе Ренуаров еще никого не встречали более радушно. Мне подали знак, я придвинул к мольберту стул, «мэтр» сел и стал рассматривать картину. Помню, как сейчас, что она изображала «Еву», из-за спины которой, разинув пасть и словно гипнотизируя свою жертву, выглядывал змий, обвившийся вокруг ветвей дуба.

Осмотр длился минут пятнадцать, после чего, без всяких предисловий, бедный добрый старик обратился к моим родителям и сказал им просто: «Ваш сын должен учиться на настоящего художника; в нашем же ремесле он добьется, самое большее, того, что будет зарабатывать 12–15 франков в день. Я предсказываю ему блестящую карьеру живописца, а вы подумайте, что вы можете для него сделать».

Обед, состоявшийся вечером на улице Аржантей, прошел грустно: радость успеха отступила на задний план перед грозной перспективой расставания с ремеслом, владея которым брат наверняка не умер бы с голоду, тогда как искусство, быть может, сулило ему нищету. Тем не менее родители смирились, и в Школе изящных искусств стало одним воспитанником больше. Огюст поступил в мастерскую Глейра, учился, как все, анатомии, ходил на занятия по перспективе, на этюды и т. д.