Дневники русской женщины

Мне надо сказать ему столько, сколько я за всю жизнь никому никогда не высказывала; в его сочинении он рисовался мне глубоким тонким психологом, способным познать все изгибы души человеческой… Но вот невольно подымается сомнение: поймет ли он мою страстную исповедь, способен ли он глубоко понимать сложные движения души человеческой? И недоверие вдруг охватывает меня… О, если б он мог понять, если б мог хоть что-нибудь сказать мне… Мне не нужно слов утешения и одобрения, я так долго живу замкнутой жизнью, что, кажется, у меня есть сила переносить все личное самостоятельно. Мне нужно его слышать просто как человека.

15 марта

И я виделась с ним…

Плохо спала ночь и, встав рано утром, ровно в 9 часов была в гостинице «Париж»; подходя к ней, я была спокойна, не приготовлялась – как, что говорить… Признаюсь, я не без тайного замирания сердца думала, каков его внешний вид? Невольно идеализируя его как автора прочитанного сочинения, я боялась чисто внешнего вида: а что… если… хотя и сознавала, что это глупо, что будь он даже урод – это не коснется его души.

Я вошла в номер. Навстречу вышел пожилой господин, высокий и стройный, с лысой головой и большим носом, но в общем производящий такое впечатление, что эти недостатки его наружности даже вовсе не замечались. Он как будто не ожидал видеть меня (позже, в разговоре со мной, он признался, что, увидев в моей коротенькой записке слово «лекции» – он подумал, что это писал какой-нибудь студент, и адресовал мне телеграмму «Дьяконовскому»), но тотчас же учтиво поклонился, попросил подождать минутку и сам вышел.

В небольшой передней вместе со мной раздевался молодой человек в военной форме, которого Неплюев отрекомендовал мне как одного из членов братства. В гостиной этот молодой человек непринужденно заговорил со мной, спросил меня, читала ли я сочинение «Что есть истина», и стал рассказывать мне о предстоящем в 1900 году конгрессе мира во время Парижской всемирной выставки. По лицу видно было, что это – простой крестьянин, по разговору – интеллигентный человек. Скоро вернулся и Н.Н.; он спросил меня, могу ли я говорить при члене братства. Я, конечно, молчала – молодой человек тотчас же вышел.

Я решила не думать, о чем буду говорить. Все, что есть на душе – вырывалось наружу, и в то же время у меня в голове вертелись философские и исторические вопросы о христианстве, потому что уже в это время ясно вырисовывалась предо мной несостоятельность моей веры, вся моя ничтожность как христианки, и после этого сознания – сомнение не только брало верх – оно уничтожало Меня самое. Но прежде разговора мне надо было выяснить ему, хотя немного, мою личность, чтобы он лучше мог понять, с кем имеет дело; и вот – долго сдерживаемое волнение взяло, наконец, верх: страдания всей моей жизни, казалось, ожили во мне, голос мой оборвался на первой же фразе, и я зарыдала… право, невольно. Он не встал, но положил сочувственно свои руки на мою, не двинулся и сидел молча, ожидая, что я скажу ему далее. И мне больно стало и стыдно за свои слезы перед этим равнодушно-спокойным человеком; я хотела овладеть собою, но не удалось, – и я продолжала мой рассказ, стараясь выражаться как можно короче, и голос мой дрожал, прерываясь рыданиями. Он предложил мне воды. Я отказалась, и вдруг моя гордость возмутилась, я тотчас же овладела собой и заговорила спокойно… Чем дальше говорила, тем более увлекалась – перейдя от своей личной жизни к курсам – во мне уже заговорил человек не личного, а общественного страдания; невольно рассказала я ему случай с истерикой на лекции Введенского, и у него вырвалось восклицание:

– Как это можно.

Наконец, я подошла к первому и основному вопросу – о создании Богом мира и неиссякающем источнике зла и бедствий человечества, которое всегда было и будет по тексту евангельскому «много званым и мало избранным», и о цели создания мира. Но тут он меня прервал:

– На такие вопросы отвечать тотчас же я не могу; я не шарлатан, чтобы отвечать сразу и категорично… Да и вы мне можете не поверить… Вы и еще имеете вопросы?

– Да, еще несколько, – отвечала я.

– Вот лучше летом приезжайте ко мне в братство, я буду там все время до октября… сейчас напишу вам, как к нам ехать. Там мы можем поговорить. – Он встал, взял бумагу и написал несколько строк. Я нарочно смотрела, как он пишет, но у меня нет уменья определить человека по почерку.

– Вы меня простите, но я в настоящее время совсем почти на отъезде, у меня так мало времени, – говорил он.

– Я вполне понимаю, что вам некогда и прошу извинить меня – я отняла у вас время.

– Я советую вам познакомиться с Марией Петровной Мя-вой. Вот, мать – светская женщина, а она – живая душа… Еще Надежда Николаевна В., дочь профессора, очень симпатичная девушка».

Я стояла в нерешительности: кто она такая? стоит ли? – мелькнуло у меня в голове сомнение, и в то же время я была тронута его душевной деликатностью, желанием сделать что-нибудь для меня, и чтобы не обидеть его – молчала.