Дневники русской женщины

Я все время, с конца февраля, читала каждое утро по главе из книги Неплюева; это доставляло мне какое-то особое ощущение: я читала критику всей нашей жизни, некоторые страницы которой дышат такой искренностью, такой беспощадной правдой, что невольно вырывалось рыдание и сильнее чувствовалась вся неправда жизни, вся сила горя современного человечества… Тогда же на курсах я получила письмо и сразу догадалась, что это от М.П. Мя-вой – почерк был женский, незнакомый. Прочла… все письмо было написано так, как именно надо было написать: каждое слово, казалось, сказано было от сердца, и в то же время – осторожно, точно с тайной мыслью, чтобы я как-нибудь не исказила его смысла и не обиделась бы. Уже с первой странички письма чувствовалось, что пишет человек незаурядный; только традиционное начало «многоуважаемая Е.А.» и конец «готовая к услугам» напоминали об уступках автора некоторым избитым «формам вежливости». В конце письма она говорила: «Я хотела бы иметь волшебные очки, чтобы посмотреть на вас, когда это письмо будет в руках ваших. Может быть, вы будете недовольны?..» Я читала в коридоре у стола, за которым завтракают слушательницы, и привычка владеть собой при посторонних – заставила меня прочесть все, не выражая ровно никаких чувств на лице; но, придя домой, я невольно задумалась: что отвечать мне на это письмо, полное любви и деликатности? Я всем сердцем оценила его, но… на ответ у меня не находилось слов. Заговорил «практический разум» (не кантовский, конечно, а житейский), холодное, критическое отношение и выработанное жизнью недоверие к людям. Передо мной встали такие соображения: а сколько ей лет? – Если она молоденькая энтузиастка, розовая девочка лет 18-ти, которая пишет мне так под влиянием слов Неплюева, из интереса просто познакомиться с курсисткой? что ж может оказаться у нас общего? и не принесет ли ей скорее вред, чем пользу, знакомство со мной, потому что тогда она узнает, что в жизни не одни радости, а не сталкиваясь с такими, как я, она может пожить долее в тишине душевной? А если она окажется с крайне узкими взглядами на жизнь и людей – тогда мне только больнее будет разочарование в ней… Слова же Неплюева и простое соображение, что этот пожилой, знающий людей человек не стал бы рекомендовать мне неподходящую особу – как-то на этот раз не действовали на меня: он мог ошибиться, мало ли что бывает… И так я находилась в нерешимости: рассудок не дозволял и рука не поднималась написать то, что подсказывало сердце. И больно мне было это сознание, что я, которая всю жизнь искала человека, увидевши впервые человеческое отношение – уже не могу откликнуться на него, потому что уже не верю людям.

Судьбе угодно было вывести меня из этого затруднения, но да не допустит она более именно таких выходов, потому что известие было уже слишком ужасно…

Пока я стояла у печки и раздумывала – раздался звонок, ко мне в комнату вошла Наташа – экономка С.П. Ж-вой и, поздоровавшись со мной, передала от нее конфеты. Я заметила, что она чем-то смущена или расстроена. После двух-трех незначительных фраз она прямо объяснила цель своего прихода: «Знаете ли, какое у нас горе? Николай Николаевич застрелился…» – Не может быть?! – воскликнула я. – «Нет, правда… в ночь на 13 марта… ведь знаете ли, он перевелся в Екатеринослав, уехал в январе и вот теперь»…

Насколько я могла узнать от этой милой простой барышни – еще очень юной и неопытной – Н.Н. в последнее время часто задумывался, грустил, хотя по временам бывал очень весел; страшно скучая в своем полку, который стоял под Новгородом в деревне, он перевелся в Екатеринослав. И вот, вдруг телеграмма… «Господи! Какое горе близким! мы все, все плакали…» Да, я могла себе представить очень живо это отчаянье родных, а главное – душу этого несчастного молодого человека.

Их всего трое, два брата и сестра. Сироты с детства без матери и брошенные отцом, они очутились на руках одной родственницы, которая старалась воспитать их и дать образование; неразвитая, но энергичная, с коммерческими способностями – она сделала для них все, что по-своему могла: отдала по разным заведениям. Но ученье не далось хорошеньким сиротам: ни мальчики, ни девочка не кончили нигде курса, и почему один из братьев пошел «по коммерческой части», а другой, младший – поступил в юнкерское, – не знаю. С детства я слыхала о красавце Коле К. и впервые после долгих лет увиделась с ним осенью 96-го года в опере.