Дневники русской женщины

С 16-го снова начались волнения. В провинции, в Киеве – студенты уволены все, и ранее приняты были 54 человека, вследствие чего беспорядки продолжались и университет был закрыт; в Варшаве – многие заключены в цитадель, многие высланы; в Дерптском и Томском забастовки продолжаются. Из Киева сюда приехал депутат, в университете начались сходки, в результате которых за обструкцию высказалось 826 против 601; меньшинство подчинялось большинству. Делается формальное исключение для держащих государственные экзамены, но студенты полагают, что нравственная обязанность всякого, еще не успевшего снять студенческий мундир, – поддержать своих товарищей. Мотивировка забастовки та, что события в провинциальных университетах являются отсутствием гарантий личной неприкосновенности, несмотря на следствие ген. Ванновского; стоя на почве этого принципа и для предупреждения подобного произвола, мы снова требуем возвращения всех студентов высших учебных заведений. Успехи нового движения: лесной институт большинством 10 голосов присоединяется к движению; в горном институте происходят сходки, сегодня решающая; в технологическом тоже. Было собрано делегатское собрание 17 марта и сегодня повсюду известят о причинах движения и устроят сходки. – Вот содержание бюллетеня от организационного комитета. 17-го университет был закрыт, конечно, сегодня у нас была назначена сходка. Накануне В-енский объявил IV курсу свои лекции законченными, простился с нами, пожелал всего хорошего; потом он прислал письмо, что не может читать лекции II и I курсам, т. к. будто бы за недосугом не мог подготовиться к лекции. Ну, просто предлог: из желания угодить молодежи не читает ей лекции.

В 11 часов началась сходка, страшно бестолковая, тянувшаяся до трех часов. Сперва все говорили об университете, читали бюллетени и галдели, кого выбирать в председательницы. Предлагали – чтобы не подвергнуть уже раз исключенных опасности – выбрать из других кандидаток, но толпа не соглашалась, большинство не выходило, рев и гвалт был ужасный; наконец, изменили решение: выбрать кого-нибудь из ранее бывших председательниц, как уже опытных, и остановились на Д-н. После шума снова началось чтение известий, а затем приступили к решению «принципиальных вопросов»: какое это движение, новое ли, или продолжение старого, как его понимать – как общую круговую поруку? Вот около этих вопросов и вертелись все речи ораторов. Но было ясно из них, что никто еще не осведомлен хорошо; известиям из Киева противоречат упорные слухи, что там движение имеет совсем другую подкладку, на национальной почве, и таким образом не относится к общестуденческому движению; о Томском – говорили, что там исключены 17 человек за то, что не подавали прошений об обратном приеме, когда было вывешено объявление… Все это передавалось и комментировалось на все лады, часто среди взрыва шума слышались речи, но ясно было одно: в глубине души каждый был сбит с толку и не мог себе уяснить точно, какого рода это движение. Сомнение в известиях из Киева взяло, наконец, верх, и сходка была объявлена закрытой, ввиду отсутствия точного ознакомления с делом.

19 марта

Лекции кончились. Вчера вечером был совет профессоров и решили лекции прекратить; несколько профессоров заявили, что они не кончили своего курса, им было предложено прочесть последнюю лекцию по соглашению со слушательницами. Пока мы на курсах толковали об этой неожиданной и ловкой мере, пришел Шляпкин и попросил у нас позволения прочесть лекцию. Мы, конечно, согласились, и во II аудитории человек 7–8 просидели два часа, выслушав записку Карамзина и указания пособий для преподавания новой литературы. Простились.

К 11 час. на курсы начал сбираться народ, но в общем немного; ходили группами, разговаривали. В студенческой же столовой было весьма оживленно: читала изъявление негодования на кассу взаимопомощи, которая под своим штемпелем позволила себе напечатать бюллетень от имени организационного комитета, объявив настоящее движение – движением политическим; организационный комитет заявил, что с этих пор он заводит собственный штемпель и пользовался ранее штемпелем кассы лишь потому, что у него не было своего. Письмо Шарапова с увещанием студентам опомниться и не губить себя очень длинное, я не успела хорошо прочесть, – бюллетеня же никак не могла добиться. Ходила карикатура довольно вызывающего содержания…

После я пришла домой в самом грустном настроении и никак не могла от него отделаться. Но, проанализировав себя, я сейчас же нашла причину: мне было грустно от сознания того, что я не свободна, что мы не равноправны с мужчинами, и, вступая в жизнь, – одновременно подчиняемся и тому положению, которое нас в ней ожидает. У нас нет свободного выбора пути и движения по службе педагогической. Вечно связанные, вечно подчиненные и с высшим образованием-то! Немудрено, что нам дышится легко только в столицах. Надо открыть для женщин еще путь юридический, в ряды адвокатуры – решила я.

20 марта